Большая Тёрка / Мысли /
Мы говорим о странностях любви,
но как‑то шёпотом, обычно:
после пятидесяти мы
её считаем не ритмичной.
Наверно, всё же было б честным,
да и приличным в то же время,
себя признать в ней неуместным, -
иль ногу вытащить из стремя,
И постоять чуть‑чуть в сторонке,
дорогу младым уступить:
была любовь, как смерч в воронке, -
теперь то можно обсудить.
Возможно, кровь не так по жилам
бежит с «ленцою,» — может быть:
но всё же в ней мы будем живы,
и бога впору здесь молить...
Не скрыться мне от Ваших глаз,
куда бы я не удалился:
но не дописан мой рассказ
и я, признаться, — матерился
О том, что чувствую вину,
и запорошенный метелью,
в любви признаться Вам хочу
я соловьиной бурной трелью.
Хоть трудно снежною зимой
увидеть в роще соловья,
и одиночество порой
достало, скромностью маня.
И я, понурый и смешной,
спешу пред Вами отчитаться:
я Вас люблю, Друг милый мой, -
здесь впору мне б и рассмеяться...
Но Вы серьёзным серым блеском,
из Ваших столь наивных глаз,
меня назначили Сильверстом, -
но не Сталлоне: вот те раз!
А я надеялся и верил,
что мой обычный скромный торс
восполнит Вам любви потери, -
и мы закроем сей вопрос...
Лицо сокрыто под вуалью,
волос серебрянная нить:
быть может, Маска, я узнаю, -
почто Вам вздумалось винить
Меня. Не виноват ни в чём,
я ненароком: в самом деле.
Когда б мой пот, со лба ручьём, -
Вам выдал то, что Вы хотели?
Смешинкой явною слеза,
из глаз игривой Менестрели,
не скроет Тайны без следа:
когда б Вы этого хотели.
В углах прекрасных ярких губ
Вас выдаст страстное желанье:
я с ним не буду слишком груб, -
я Вас люблю, Очарованье!..
Улица Советская,
Главный Почтамт,
публика не светская, -
не боди арт.
Лица унылые,
все второпях,
небо застылое
в стёклах у врат.
Разные вести
стекаются здесь:
письма, известия,
горечь и спесь.
Кто‑то торопится,
кто‑то толкается:
ящики тихо ключом открываются.
Мой абонентский
пустой, как обычно:
образ клиентский
давно мне привычен.
Не торопливо его закрываю:
тихо вздыхая, ключи убираю.
Нет ничего: пустота и унынье, -
писем не пишут, наверно, отныне.
Только в сети интернетовской, властно:
письма, рассылки, и всё, что опасно...
Как Вы хотите, чтоб общались
с Вами, милые друзья?
Так, выразительно стесняясь, -
общаюсь с Вами только я.
А почему? Да потому,
что говорю я, как умею,
и в гости просто не хожу, -
когда не ждут: мешать не смею!
А в детстве был я хулиганом,
и за косички дёргал дев:
сейчас же, — больше на диване
имею я у них успех.
Казалось раньше странным то,
что под одеждою скрывают:
сейчас готов носить Манто
за ними я, хоть сам не знаю,
Где потеряю сам себя,
когда и где, — да в том ли дело?
Не отпускают ведь, — шутя:
пока в Душе не накипело...
Когда б я верил, как себе,
знакомой Музе на диване,
тогда бы страстным был везде:
и на работе, да и в ванне,
себя я б чувствовал прекрасно
и не любил, что так опасно:
приблизит Вас ко мне случайно,
и будет явью, — а не Тайной:
не для меня, — для Вас, и встреча
не будет грешною предтечей:
ни обещанья, недомолвок,
смешных и глупых, но — уловок,
случайно, вроде — мимоходом,
в умы подброшенных Природой...
Слов, ужимок, развлеченья
и Ночи, полной впечатленья...
начало зимы, не обещает прелестей
На повороте ледяном
лежит машина к верху дном.
Машина «скорой.» Люди в белом.
Бежит гаишник с лицом бледным.
Лежит отдельно голова,
поодаль дышит чуть едва,
водитель тот, что так не смог
«вписаться» в этот поворот.
И снег уж всё запорошил,
и опустившийся без сил,
сидит в сугробе старый дед:
ему в обед уж сотня лет.
Скупая катится слеза,
и видно, дышит чуть едва:
рука трясётся от мороза,
и крови след течёт из носа.
Куда торопятся с утра?
Уже не скажут никогда
те, кто лежит там бездыханно:
для них всё кончено. Нежданно...
Лукаво глаз прищурив, Вы
читали мне нравоученья:
мол, так не делают Судьбы
на склоне лет для развлеченья.
Что я не молод, и давно
пора б уже остановиться,
и не цепляться за перо
молоденькой Жар птицы.
Что в моём возрасте уже
саван готовят белотканный,
а не бросают в неглиже
девиц сомнительных, незванных
На простынях среди дивана,
иль в корридоре у стола:
как только наглости нежданной
хватает Вам на те слова!
А что ж мне делать среди ночи:
псалмы читать, иль макрамэ
вязать, задравши кари очи, -
иль мух считать на потолке?
Да мне всего лишь лет полста,
ну, может, три ещё прибавить:
да, возраст вроде, — не Христа,
но я не чувствую, чтоб править
Года вообще имело б смысл:
себя я чувствую прекрасно,
и не хочу копить я чисел
сонмище, — было бы напрасно.
И потому забудем Ваши
нравоучительны уроки:
не нужно в ложку манной каши
вливать сомненья и упрёки...
Настроеньице смешное
захлестнуло нас с утра:
снег на улице — благое, -
им играет детвора.
По дорожке в детский сад
на ветвях висит рябина,
а над нею голосят
две синицы без причины.
Уже делят завтрак, что ли, -
или просто моцион?
На французском дети в школе
гимн поют: нам слышен он.
Скользко нынче на дорожке:
гололедица опять,
разъезжают что‑то ножки, -
в обе стороны хотят.
Дарья, хитро глаз прищурив,
головой качает всё:
- «Не хочу я! Ветер дует!
Да и не кончается!
Влево тянет праву ногу, -
вправо тянет левую:
что же я поделать могу?
Видно, много ела я!..»
с первым снегом, граждане и гражданятки!
Твоим посланьем озадачен,
не знаю, дальше как мне быть?
Хотелось бы попасть на дачу,
и там: по летнему, — чудить.
А, может, просто: полюбить,
или отдать долги, — на бедность?
Смеёшься тоже? Может быть,
я полюблю Тебя за вредность.
Или за то, что просто есть,
как настроение, как воздух;
и будет мне, возможно, — лесть:
любить Тебя, как летом грозу.
Как быстрый лесом ручеёк,
что по камням не всяк догонит, -
вот только в миг сей невдомёк:
отдать ли смех, что в строках тонет?..
По краешку бульварного романа
мне не терпелось прогуляться одному,
и поискать причины для обмана:
неведомые больше никому.
Я полчаса потратил. В этом «чтиве»
я Истины, конечно, не нашёл:
фрагменты только речи неучтивой, -
читаемой, как видно, над столом
На кухне; в ванне; в туалетной;
иль на природе где‑то у костра:
а, впрочем, не бывает очень вредной
стилистика бульварного творца.
Она не помогает ни на сколько,
и откровений там уж не найдёшь:
бывает опьяняющей настойкой, -
и заменяет, право, частью ложь.
По краешку бульварного романа,
где не бывал и сам де Мопассан,
искал причины я случайного обмана:
не находил, и верил вроде Вам...
Ну что за Грусть ко мне прилипла?
Давно я с нею не дружу,
а вот второй уж день, — настигла:
с понурой шеею хожу.
И вроде так всё, как всегда:
и небо вроде голубое, -
и также плещется вода
на бреге Обском без прибоя.
И сосны, пни, кусты на склоне,
да и орешник внешне, — тот:
к чему Душа моя Ты клонишь?
Никто Тебя уж не зовёт?
Не потревожит, беспокоя,
не рассмеётся вслед Тебе?
Дружи тихонько с головою!
Вот мой совет: — «Молчи во сне!..»
О, рассудительные Дамы, -
Вы не случайно холодны!
И лишь на краешке дивана
обычно так стыдливы Вы.
Игра устами, очи долу,
и рук нетерпеливый жест;
ступни не ставите на полу
немного согнутых во крест
На шее нашего Героя,
Вы не гоните лошадей:
от Вас смущения не скроешь,
и не прогонишь Вас взашей.
И так: приходится сознаться,
что очень слаб тот человек, -
кому Вы хочете «сдаваться,»
и поощрять движеньем век...
А я пытался Вас купить:
в кармане было три копейки,
что заставляет нас флудить, -
с утра над хладною скамейкой?
Ужели Осени пора, -
в багрянце выкрашена Совесть?
Вы говорили, что едва:
тех денег хватит Вам на повесть.
Просили Вы рубля четыре
хотя б добавить к сумме той:
но мы, Мадам же, не в сортире, -
дружили с Вашею мечтой!
Я, так и быть, — добавлю щедрость,
её нельзя не оценить:
мне проще было бы за вредность
глаза смешливые прикрыть!
Держите, Ваш он, — Гонорар,
за откровенность поневоле.
Я может, Ваш, но не товар:
да, жеребец, — но я не в стойле..
Схожу от Осени с ума...
И в ней, признаться, — я живу:
и только тают без следа
все те, кого давно люблю...
Подарит лес волшебны краски:
на расстоянии руки
листвой рисует в Душах сказки, -
и думы Осенью легки...
К чему таиться, убегать?
Всегда оставит Грусть следы
там, где не сможешь и продать
Души нелепые мечты...
Мечты, мечты и обещанья...
мы им порою не чужды.
В одних, — нелепостей влиянья:
в иных, — последствия видны...
Ты вернулась? Привет! Я скучал без Тебя
в этой сумрачной парка аллее,
под знакомыми клёнами средь октября:
там где солнца кусочек алеет.
Облетевшие листья гоняет ветрами
по асфальту, скамейкам и сцене,
и нелепые мысли кружат головами:
норовя разузнать, почему мы их ценим.
Мы походим немножко здесь, в парке у моря,
и послушаем чаек крикливых:
они делят чего‑то, и плачут без горя
на гребне волны по осенним мотивам.
Надоело ходить, да и день уж к концу,
подвигается Солнце в зените:
мы идём по аллее, — улыбки к лицу,
и дорожка не кажется битой.
На остановке следы от авто:
кто‑то здесь тормозил очень быстро.
Подниму воротник у Тебя на пальто, -
посвети мне улыбкой лучистой...
Смотрел я «В мире средь животных,»
и вдруг ко мне пришёл сосед:
- «Пойдём, Васильич, нужны шорты:
я приобрёл велосипед!»
Нашёл же время! — «Дорогая,
я на минутку отлучусь, -
к соседу Борьке, поиграю:
и в миг обратно я примчусь!»
Заходим в комнату, а там:
среди комфортного дивана,
играют нимфы, и Агдам
стоит в бутылке; два стакана.
Ну, что ж, — по маленькой?
- «Давай: развеемся, мой Друг?»
Ну, что Ты, Боря! Надо к «маменьке,»
- ведь я пока ещё супруг!
Иду домой: два гражданина,
из двери — шасть навстречу мне!
Ох, сука Ты какая, Зина!
- «Ну, что Ты милый, то — к Тебе!»
Сказать мне нечего: рога,
на лбу чешу рукою левой!
Смотрел животных я всегда:
не думал сам, чтоб так задело!..
Я вновь уеду на полночный полустанок,
пройдусь пешком по гравию туда,
где ждёт меня тревожно спозаранку
забытая знакомая едва.
Который год в смущённом ожиданье
я не писал, и не искал черты:
знакомые до боли в состраданье,
в заброшенной усадьбе у воды.
Ну, здравствуй, милая сестрёнка!
Да, я конечно, тоже, — негодяй!
Прошло пятнадцать лет, и работёнка
мне не даёт к Тебе доехать: не ругай!
Седой и лысый? Скажешь тоже!
Я сединою тронутый в местах,
с небритою, знакомой с детства рожей:
с той самою ж улыбкой на устах.
Не постарела Ты, совсем, — не постарела.
Цветёшь, Тебе вот только сорок пять:
хохочешь? Браво! Знамо, дело, -
Ты Ягодка, наверное, опять!
А что ко мне? Да, верно: липнут бабы,
и как обычно, мой карман — пустой.
Не тратил я на них, — да если б, кабы:
опять же я гуляю холостой!
Садится Солнце в призрачную дымку,
и над колодцем тень волнует «журавля:»
знакомы с детства деревенские картинки, -
во днях последних рыжих сентября.
А завтра соберусь, — уеду в город,
и окунусь в работы будний разговор.
Ну, не печалься, — не теребь мне ворот:
увидимся, — не писан приговор...
К чему питать иллюзий ворох?
Вы откровенностью своей
меня добили, юный ворог:
у двери той, я стал ничей.
Я не растерян, я смешон;
брожу понурый и манерный,
и допиваю свой крюшон
из чаши горькой, откровенной.
И что хотел, то получил,
а может, и Судьба смеялась:
чем больше воду я мутил, -
тем меньше слов со мной осталось.
Стыда не чувствовали Вы,
и улыбаясь, говорили:
- «Мой Друг, наверно Вы правы, -
по расписанью мы любили!»
Я поражён, слова теряя, -
не знал, не думал, не гадал,
что расписание бывает
в Любви, которой ожидал.
Не «заяц» я на остановке,
не воровал чужой билет:
а Вы, смешливая Плутовка,
лишь улыбались мне в ответ.
К чему питать иллюзий ворох?
Вы откровенностью своей
меня добили, юный ворог:
стою в трамвае и ничей...
Удели минуту мне внимания,
посиди со мною у окна:
нашепчи на ушко мне признания, -
только б не шумела голова.
Напиши портрет мне юной Осени,
ласковых коротких вечеров:
облаков кудрявых в небе проседи, -
луж последних пятна без оков.
Обмелевших речек русла твёрдые,
и листвы багрянцевый закат:
по Душе разбросанных аккордами
в небе запоздалых журавлят.
Мелкого дождя слезинки, капельки,
и морозца первое: — «Прости!»
Опиши скорее, Друг мой, маленький
осени последние шаги.
У камина посидим, послушаем,
тишину последних рыжих дней:
спой Ты мне, пожалуйста, послушная,
блюз своих заманчивых идей...
В разлитой луже неба твердь
покрылась коркой ледяною,
на двор смотрю, и умереть
с тоски мне хочется порою.
А за окном рябины гроздь,
над нею дятел там с утра:
всё долбит так, как будто гвоздь
в неё вбивает без труда.
Унылой осени тот день
раскинул тучи вдалеке:
и солнца нет, — одна мигрень
скребёт мне Душу на легке.
Листву гоняет слабый ветер,
перебирающий плакат:
а завтра, день иной отметив, -
с толпой машин уеду в сад.
Отдам я Дарью в воспитанье,
отправлю Настю в школу я:
и буду ждать опять свиданья
с работой жаркой октября.
И повторится снова вечер,
он будет ласковым, как мать:
уснут две девушки, и свечи
в Душе своей зажгу опять...
За краткий миг слеза упала
на руку ту, что целовал:
я Вас любил, мне было мало, -
я Вас любил, но не терзал.
Гитары трепетный аккорд
витал над нашими главами:
я Вас любил не первый год, -
я Вас любил, мне было мало.
Над тихой парковой аллеей
Луна смеялась, повторяла:
я Вас любил, я Вас лелеял, -
я Вас любил, мне было мало.
В раздумьях утренней зари
над парком Солнышко вставало, -
вокруг скакали воробьи:
я Вас любил, мне было мало.
За краткий миг слеза упала
на руку ту, что целовал:
я Вас любил, мне было мало, -
я Вас любил, но не страдал...