Большая Тёрка / Мысли / Личная лента katehon /
“Я мечтал, закусив удила, свесть Америку и Россию. Авантюра не удалась. За попытку – спасибо ”… Эти знаменитые строки из поэмы Андрея Вознесенского “Юнона и Авось” в эпоху позднего застоя и ранней перестройки звучали как провокация для власти и как выражение бессознательных чаяний для либеральной интеллигенции. В 90-е года сама власть влюбилась в Америку настолько, что уже не очень было понятно, своя ли это власть и есть ли она вообще. В 2000-е годы власть вернулась, вернулась именно как своя власть, и вернулось единственно возможное отношение к Америке – как к вечному противнику, с которым нужно быть очень внимательным и не позволять переходить границы дозволенного. Ситуация усложняется тем, что не всегда очевидно, где проходят эти границы, ибо Америка оказалась везде, на экране и в жизни, вовне и внутри, и сама задает эти границы, раздувая себя до центрального мифа всей новоевропейской цивилизации – как итог и цель этой самой цивилизации, образец для подражания и источник исторической легитимности, то есть, если вы не любите Америку, не хотите Америку, то вы вне истории и вне будущего. Вы можете с этим не соглашаться, но вам придется доказывать свое несогласие, и другого пути у вас нет. Поэтому в русском политическом сознании Америка стала нечто большим, чем очередной недружественной страной, это целая категория, которую нужно всегда иметь в виду. Отсюда сложилась вполне оправданная, но при этом навязчивая традиция выстраивать любую патриотическую программу, любую “программу национального спасения России” исходя из того, что Россия в опасности, Россию обижают, Россию унижают, Россию чуть не оккупировали и чуть не уничтожили – и делает это все не кто-либо, а именно Америка – самая сильная в мире страна, находящаяся на другом конце земного шара. В итоге вполне рациональное осознание тех угроз, которые несут России США, в какой-то момент мутируется в совершенно иррациональный и бессознательный антиамериканизм, тем более радикальный, чем менее он связан с повседневной реальностью, где все больше людей живут по-американски, но считают своим долгом ругать Америку. Конечно, лучше утрированная бдительность, чем недальновидное благодушие, но насколько этот иррациональный антиамериканизм выгоден самой России?
В самой известной дефиниции понятия “политического” в ХХ веке, а именно у Карла Шмитта, сущность политического сводится к определению “друга” и “врага”. Это очень точная редукция в отношении современного понятия политики, восходящего к Макиавелли и Гоббсу, и воспринимающего политику как взаимодействие субъектов, претендующих на власть. Действительно, невозможно представить себе “политическое” вне политической борьбы, и именно поэтому “в Раю политики не будет” – потому что там не будет никаких конфликтов. Античное понимание политики, как, фактически, прикладной этики, связанной не с борьбой за власть, а с идеальной организацией самой власти, сегодня кажется архаичным, ибо сама организация власти воспринимается нами как способ ее достижения. Современная демократия хороша не тем, чем она хороша для человека, а тем, чем она хороша для воспроизводства самой “кратии”, то есть власти. Об идеальном обществе политология давно уже не говорит – обсуждается только один вопрос, как бы не переубивать друг друга, и на этом спасибо. Однако, дефиниция Шмитта недостаточна тем, что, в свою очередь, требует дефиниции тех критериев, по которым мы определяем “друга” и “врага”. Почему Америка – это враг? Или, наоборот, почему Америка – это друг? Почему мы должны слушаться Америку? Или, наоборот, почему мы не должны слушаться Америку? Есть общий ответ, исходящий из позиции принципиального партикуляризма, свойственного всем националистам – именно националистам, а не “правым” вообще: “мы – суверенная страна, и никто не имеет права диктовать нам, как нам жить и что нам делать”… Звучит это очень впечатляюще и ставит оппонента в провокативную ситуацию, когда он должен ответить – “нет, вы не суверенная страна и кое-кто может диктовать вам как жить и что делать”. Каков вопрос, таков и ответ – исходить из презумпции собственной силы значит переводить диалог на уровень физического соревнования. Это допустимо в ситуации реальной войны или как последний аргумент в дипломатической игре, но это недопустимо в сфере смысловых отношений, в честном диалоге с самим собой, когда незамутненное сознание, до и помимо каких-либо внешних конфликтов ставит чистый вопрос: почему Америка – это враг? И ответ на этот вопрос может быть столь же чистым, когда мы ответим себе, как мы сами себя воспринимаем, чего от самих себя хотим, и насколько отлична должна быть от нашей страны другая страна, чтобы стать для нас Врагом, а не другом?
Когда-то Америки не было
Когда-то реальности, называющей себя United States of America , не было, зато у России было много других врагов, в отличие от Америки, успевших не раз дойти до самой Москвы, и то поселиться в Кремле, то сжечь Кремль. Когда же тринадцать северо-американских колоний Британской империи решили провозгласить независимость от метрополии, это было очень выгодно многим континентальным державам и, в частности, самой России, ибо подрывало могущество “владычицы морей”. До начала ХХ века США вообще мало интересовали кого-либо в Европе, кроме различного рода меньшинств, гонимых протестантских сект, авантюристов и аферистов. В XIX веке “уехать в Америку” иногда означало ничто иное как покончить собой, то есть уехать очень далеко, на другой конец Земли, навсегда. Более того, даже в первые годы советской власти заявление о том, что Америка – это главный враг России, звучало бы не менее странно, чем заявление о том, что таким врагом является Канада или Австралия, очередные колонии Лондона. Система культурных и политических отношений, выстраиваемая в Северо-Американских Соединенных Штатах тогда еще не была столь заметным явлением, но особо чувствительные умы уже начинала удивлять и раздражать. “Никакого американского будущего!” – как-то выкрикнул Ницше. Или Гюисманс вдруг заявил, что вся пошлость поставляется из Америки, когда она еще не успела толком ничего поставить. Наконец, сам Константин Леонтьев в примечаниях к «Византизму и славянству» (1874) пишет “Соединенные Штаты – это Карфаген современности. Цивилизация очень старая, халдейская, в упрощенном республиканском виде на новой почве в девственной земле” и, при этом, почему-то предрекает ей монархию. Но вот поинтересовались бы мы, что думал об Америке Гегель или Герцен, считающие ее “страной будущего”, “где предстоит раскрыться всемирно-исторической ценности”. Да ладно эти “западники”, сам Киреевский еще в 1930 году писал, – “Из всего просвещенного человечества два народа не участвуют во всеобщем усыплении: два народа, молодые, свежие, цветут надеждой: это Соединенные Американские Штаты и наше Отечество”. Насколько бы удивились наши нынешние “евразийцы”, когда бы узнали, как относились к Америке отцы-основатели их учения: Савицкий, Алексеев, Флоровский, поинтересовались бы.
В те времена роль нынешних США по многим параметрам играла Британская империя, но отношение к Британии тогда невозможно сравнить с тем мифологическим ужасом, которое многие испытывают к Америке теперь. Само понятие Америки как нечто большего, чем просто страны за океаном, возникает только после Второй мировой войны, в середине ХХ века, когда вдруг выясняется, что геополитическая мощь и исторические претензии USA больше, чем совокупные возможности всей Западной Европы, а Россия, в свою очередь, оказывается единственной страной, способной уравновесить этот статус в Старом Свете. Все это достаточно хорошо известно, но тут же забывается, когда мы пытаемся построить нашу национальную идеологию, отталкиваясь от американского фактора – фактора “извечного врага”, существующего в этом качестве всего чуть более полувека. Это несоответствие очевидно любому аполитичному сознанию, не живущему мыслью о “великом противостоянии” двух сверхдержав, но ему неочевидно другое – насколько это противостояние все же имеет место быть и в чем его смысл. Да, это противостояние имеет место быть – мы можем обожать Америку, но мы не можем уйти от того факта, что ее боеголовки нацелены на Россию и что за многими антироссийскими проектами торчат американские или, на крайний случай, английские уши. Пускай перенацеливают ракеты, хоть на пингвинов, “потом поговорим”. Да, у этого противостояния есть смысл, в противном случае его бы вообще не было. Дело в том, что сама по себе Америка с ее недорезанными бизонами и недобитыми индейцами ничего особо плохого в себе не несет,американское зло состоит в тех исторических принципах, которые выражает любая великая держава и от имени которых она выступает. И вот вопрос об этих принципах является самым важным, можно сказать, единственно важным. Никакой априорной правды ни у Америки, ни у России, ни у кого-либо нет, если мы, конечно, не готовы впасть в какую-либо зоологию или геологию, оправдывающую господство одного вида насекомых над другими. При этом, снимается тема “вида”, но не снимается тема господства – ибо только об этом, в конечном счете, спорят мировые державы: либо мы “имеем право” “господствовать” “над” островом NN , либо они. Поскольку ни у кого из нас нет априорных и очевидных для всех и каждого прав на это господство, мы должны его вывести из общих, универсальных оснований, более-менее приемлемых как для нас, так и для них. Из этого следует, что каждый из нас должен заведомо согласиться с наличием некоего третьего, пусть даже совершенно неосязаемого, но безусловного источника базовой легитимности для всех и каждого – той сверхисторической сверхидеи, апелляция к которой позволит нам убедительно доказывать свою правду, а может быть, и признать свою неправду. Если ничего подобного этой опосредующей, универсальной сверхидеи между нами нет, то готовьтесь к войне и чем раньше, тем лучше.
Катехон либерального Модерна
Профессиональные борцы с Америкой постоянно приводят списки многочисленных жертв американской оккупации по всему миру и убедительно рассказывают о скором крахе американской валюты, предрекая мировое восстание против этой страны и ее неизбежный распад. Столь серьезное влияние Америки они объясняют исключительно физическим превосходством американских ВС и ее агрессивно-лоббистской политикой по всему миру, как будто речь идет о господстве очередного “третьего рейха”. И какое же недоумение возникает у наших “антиамериканцев”, когда после всех их достоверных доводов огромное количество людей остается равнодушными к вездесущей американской угрозе, а некоторые даже считают, что Америка нам первый друг и мы во всем должны ей следовать. Действительно, мировое хамство Вашингтона очевидно – Америка периодически нарушает международное право, вторгается на чужие территории, объявляет войны всем, кому захочет, но при этом появляются люди, смотрящие на это сквозь пальцы. А дело вовсе не в военном и даже не в экономическом превосходстве США – та же Германия эпохи Гитлера была самой сильной и одной из самых развитых стран в Европе. Америка разбомбила и оккупировала Ирак и, возможно, собирается то же самое сделать с Ираном, но количество людей во всем мире, мечтающих жить в Америке на любых условиях не сравнимо с количеством людей, желающих хоть раз посетить Ирак или Иран. Из Ирака и Ирана люди уезжают, уезжают любой ценой и куда угодно, лучше, конечно, на Запад, и еще лучше в Америку, но это кому как повезет. Бывает и в Россию, и не редко, я лично знал одного такого дезертира из армии Ирака в 1996 году, студента ВГИКа, и очень его ругал за “предательство евразийских интересов”, а он даже не мог понять, что я ему говорю. Знаем ли мы случаи хоть сколько-нибудь существенной эмиграции из Америки?... Вот в этом все и дело – Америка лучше Ирана, лучше по всем возможным основаниям, там можно жить, там многим людям хочется жить, оставаясь собой и делая то, что хочешь, а в Иране нельзя жить, там не хочется жить, на любых условиях. И до тех пор, пока это будет так, моральная поддержка Ирана во всем мире будет бесконечно хуже моральной поддержки США. И не потому, что “сильный” всегда прав, а потому что правый всегда прав, даже когда он не прав, будь он трижды слабый. А неправый всегда не прав, даже когда он прав, будь он трижды сильный.
Между тем, вот эта очевидная привлекательность Америки для очень многих людей по всему миру не случайна и не объясняется лишь ее сытостью и безопасностью, которая с некоторых пор стала сомнительной, да и, в конце концов, есть и другие сытые и безопасные страны, какая-нибудь там Австралия, например. Америка точно считает себя “хорошей” страной, ибо с самого начала задумывалась как “хорошая” страна, как страна-пример для других стран. Америку действительно трудно сравнивать с Россией – Россия возникала органически, имела трагическую историю, постоянно воевала на своей территории, воплощалась в разных формах, США же возникли искусственно, как “проект” в буквальном смысле слова, никогда ни с кем не воевала на своей территории, и ее государственный строй сущностно не менялся с 1776 года. По своему историческому генезису и геополитическому бэкграунду Россия и Америка, действительно, антиподы, но насколько антиподы? Неужели до полного взаимоисключения? Можно проводить самые разные конспирологические теории возникновения США как “проекта”, но один факт остается неизменным – с самого начала США выступали как воплощение глобального, сверхисторического проекта Модерна, как его главный носитель, как уникальное государство, ответственное за реализацию идеалов “Просвещения” сначала на своей территории, а потом и во всем мире. В XIX веке было очевидно, что идеология Конфедерации Юга не совсем отвечает этому заданию, и поэтому победила Федерация Севера. В ХХ веке стало ясно, что пора выходить за пределы “доктрины Монро” и навязывать себя всему миру, тем более что мир не то, чтобы очень против. Единственную альтернативу США на этом пути составлял СССР, но он воплощал “боковую”, “левую” версию Модерна, погряз в противоречиях и приказал долго жить. США же никуда не делись и воспользовались всеми плодами этой, неожиданной для себя победы. В этом заключается идеологическое оправдание американского господства – это не просто страна, где “хочется жить”, это страна, гарантирующая “хорошую жизнь” как идеал и норму для всего человечества. В этом смысле Америка выступает как “катехон” мирового либерализма, гарантирующий реализацию либеральных ценностей на всех континентах. И именно поэтому для людей, разделяющих либеральные ценности, Америка всегда будет права, Америке всегда можно простить то, что нельзя простить никому другому: Катехон всегда прав. Да, они знают, что есть Гуантанамо, но лучше один Гуантанамо, чем Освенцим и ГУЛАГ; да, они знают, что уничтожили иракскую деревню, но лучше уничтожат одну иракскую деревню, чем один американский город – в какой-то момент эта логика сбивается и продолжается в новом качестве: лучше уничтожат один иракский город, чем одну американскую деревню. Такова цена правоты – правым можно все, неправым ничто. И до тех пор, пока последней гарантией либеральных ценностей в последней иракской деревне остается американский ВПК, либерально настроенные граждане по всему миру будут прощать Америке все, тем более, вторжение в эту деревню. Да кого она на самом деле волнует, эта деревня, а вот отдых в Майями или конференция в Чикаго – вот это волнует. В этом и состоит – нет, не суровая, а веселая, оскалившаяся во всей красе голливудской улыбки, очень веселая правда Америки.
Царство, разделенное в себе
Каково же место России в этой дурной диспозиции между веселой и сытой Америкой и голодной и мрачной иракской деревней? В российской политике на этот вопрос есть два радикальных ответа, и оба они известны. Первый ответ дают те, кого мы еще благородно называем “либералами” – сдаться Америке и стать ее сателлитом в Северной Евразии. А почему нет? Вон сколько стран сдались и живут себе прекрасно, ни на что не претендуют, имеют сильного покровителя, входят в “цивилизованное сообщество”. Жизнь коротка и жестока, нам предлагают неплохо устроиться, а мы будем переживать за какой-то “суверенитет”, в который никто не верит, и те, кто его придумал, в первую очередь… Второй ответ дают те, кто в этот суверенитет верит больше, чем в родную маму – встать на защиту той самой иракской деревни, объединить все иракские деревни вокруг себя, обнаружить свое внутреннее единство с этой деревней, перенести иракскую деревню к себе, стать “катехоном” анти-либерализма, превратиться в Анти-Америку… До сих пор трагедия нашего политического самосознания состоит в том, что мы выбираем между этими двумя путями – и любой третий путь, любое выздоровление и отрезвление воспринимается как “компромисс”, как “полумера”, как нерешительность. Как будто бы срочно нужно решиться – или в огонь, или в воду, а просто остаться жить – нельзя, невозможно. Между тем, за все свои шестнадцать лет постсоветского существования Россия упрямо хочет жить, и не хочет ни в огонь, ни в воду, и, избежав одну чуму, не бросается в другую. Я не верю в особую политическую образованность нашего президента и его окружения, эти люди не знают отличия К.Шмитта от К.Шмидта, более того, я верю в их политическую необразованность – и был бы рад оказаться неправым. И я знаю, что те, кто призывает нас стать пятьдесят первым штатом США или, наоборот, той самой иракской деревней, как правило, куда более образованы и знают это отличие К.Шмитта от К.Шмидта. Но у первых есть одно преимущество перед вторыми – первые отвечают за страну и являются нормальными людьми, которые хотят жить, и хотят, чтобы жила страна, в то время как вторые не отвечают за страну, не хотят жить и хотят умереть вместе со страной. И именно поэтому мы сегодня не пятьдесят первый штат США и не иракская деревня, и именно поэтому побеждают не “либералы” и не “антилибералы”, а “Единая Россия”, потому что большинство людей тоже хочет жить, а не умерать. И это и есть наш путь, тот самый русский путь, в котором могут воплощаться чаяния русской национальной мысли от Иллариона и Филофея до Леонтьева и Ильина, это путь между двумя обрывами, а не путь в обрыв. И если не будет никаких спотыканий, если мы не толькопроживем наш новый, золотой “1913 год”, но и переживем его дальше – вот тогда только бессознательное, “единоросское” движение по этому, единственно прямому, третьему пути, будет оформлено в четкие императивы национальной мысли.
А что же тогда делать с Америкой? Очевидное напряжение между Америкой и Россией связано вовсе не с тем, что они выражают абсолютно различные, взаимоисключающие принципы мировой истории, никакого “манихейства” между ними нет. Дистинкция есть, дизъюнкции нет. Проблема взаимоотношений России и Америки заключается в том, что обе они выражают собой два полюса единой в своей основе европейской цивилизации, Россия – это Восточная Европа в ее пределе, Америка – это Западная Европа в ее пределе. Основу европейской цивилизации составляет великий синтез греко-римского, античного наследия и библейско-христианского начала, встретившихся в уникальном, свойственном только Европе отношению к человеку как фундаментальной ценности бытия. Но если антропоцентрические интенции греческой философии и римского права основывались на чистом разуме и оставались только интенциями, то в Новом Завете они получили свое метафизическое обоснование через идею человека как личности, сотворенной “по образу и подобию” Личности Господа. Когда-то Европа была единой, и это единство обеспечивалось фактом единого государства – Христианской Римской Империи, почти весь IV век – единое государство с единой идеологией, от Таврии до Гибралтара, включая, между прочим, Палестину и Британию. Именно это государство было полноценным “катехоном” из Второго Послания апостола Павла к Фессалоникийцам – воплощением мирового порядка, сдерживающим наступление мирового беззакония. Но прямо в соответствии с ветхозаветным пророчеством Даниила это последнее “железное царство”, “вечный Рим” распался в 395 году на две части и стал “царством разделенным”. Однако не забудем, что до первого реального конфликта между Ветхим Римом и Новым Римом пройдет еще четыре столетия, а уж окончательный раскол между греческим и латинским миром – будет только в XI веке. С православной точки зрения, с этого момента миссия “катехона” остается только у Восточной Римской Империи, названной позже Византией, а с XV века переходит к Московской Руси. Но вот что очень интересно: в политическом смысле “катехон” – это преходящая земная реальность, это римская власть, это жертвенное, мессианское государство, но не Церковь. От “катехона” не требуется быть идеальным, это принципиально неутопический, а сугубо реалистический проект, от него требуется блюсти лишь норму и предотвращать аномалию (“аномию” по апостолу Павлу). Об этом часто вспоминают наши монархисты, когда пытаются обосновать “катехоничность” даже языческих и еретических императоров. Однако, если это так, то мы вынуждены признать, что своя, хоть и трижды усеченная и неполноценная, но какая-то “катехоническая” миссия была и у Западной Римской Империи, однозначно до ее падения в 476 году, а далее у всех, кто ее наследовал – и Франков, и Оттонов, и Каролингов, вплоть до Австрийской империи, павшей в 1918 году. Если мы утверждаем, что катехоническая государственность вовсе не предполагает ее исключительную воцерковленность и на этом основании готовы считать Византию “катехоном” даже в эпоху язычника Юлиана и других императоров-еретиков, то почему мы тогда не готовы считать “катехоном” Империю Каролингов, прямую наследницу Западного Рима, которая, вообще-то, не отрекалась от Христианства, а распространяла его, и существовала до раскола? Давайте признаемся, мы с Западом – суть “царство, разделенное в себе”. И как царство из книги пророка Даниила (2:42) оно “частью крепкое, частью хрупкое”, и не всегда даже можно точно сказать, какая это часть – западная или восточная, ибо не всегда мы были “крепки”, а они “хрупки”. Конечно, наследники Западного Рима – это уже не полноценный “катехон”, а “Анти-катехон”, если не оценочно, то хотя бы логически, но все равно “катехон”: грубый, глупый, несправедливый, неповоротливый, но всегда более правый, чем его враги, носители мирового варварства. Так языческий и грубый Рим еще задолго до своего воцерковления был правее куда более чудовищного Карфагена, и так Западный Рим во всех своих исторических воплощениях имеет шанс стать лишь Новым Карфагеном – на фоне и в сравнении с Римом Восточным. Это не сфера абсолютных догматов, это сфера прикладных, политических теологуменов, не окончательных, интуитивных догадок, догадок не о том, что есть чистая истина, а о том, как она воплощается в истории, и в отличие от догматов истины, здесь законы диалектики правят бал до конца времен.
Где же тогда был западный “катехон”, а точнее, “анти-катехон” после падения Австрийской империи в 1918 году? Наверное, нигде, как, впрочем, и у нас после 1917 года. Но напоминание нам о несовершенной природе “катехона” позволяет продолжать его существование в самом СССР, а теперь и в современной России. Кто же тогда выступает в роли “анти-катехона”? Удивительно, но двух мнений по этому вопросу не бывает – конечно же, США, единственная страна на Западе, воспринимающая свое существование как исполнение вселенской миссии – сдерживать мировое варварство так, как она его понимает. Византийцы не любили прото-католическую империю Карла Великого, обоснованно не любили и не должны были любить, но какой византиец бы сказал, что северные варвары лучше Карла и осудил бы Карла за его крещение этих варваров. Да, в реальной политике случалось всё, любые диспозиции, но справедливо ли? Так и мы имеем все основания не любить Америку, предупреждать ее агрессию, замечать ее хамство и ханжество, выстраивать собственный геополитический проект, но мы не можем врать себе и всему миру, что политический режим того же Ирана лучше, чем режим США. Впрочем, мы этого и не делаем. И, наконец, где гарантии, что будь мы также сильны как Америка, мы бы с той же детальной щепетильностью соблюдали все международные права и не наводили порядок там, где считали бы нужным? Как и в случае с Каролингами, так и теперь мы вынуждены поставить вопрос ребром: почему, если мы готовы признать сталинский СССР, государство откровенно антихристианской идеологии, наследником “катехона”, то Америке того же периода, где русское Православие обрело долгосрочный приют и где сам президент Рузвельт говорил о необходимости спасения “христианской цивилизации”, мы отказываем в этой чести? Хотим мы того или нет, но de facto сегодня Россия и Америка остаются последними оплотами европейской цивилизации, двумя разными образами Европы, из последних сил не только сохранившими базовые европейские ценности, но и несущими их всему миру, каждая по-своему, и при всех существенных различиях.
В 1947 году, уже после войны, Карл Шмитт в своей книге “Глоссарий” писал: “ Я верю в Катехон; он является для меня единственной возможностью как христианину понимать историю и находить в ней смысл. Тайное учение апостола Павла столь же тайное как всякое христианское существование. Кто сам конкретно не знает нечто о Катехоне, тот не может толковать это место. Сегодняшние теологи больше не знают этого и, по сути, не хотят этого знать. Кто сегодня является Катехоном? Нельзя же считать им Черчилля или Джона Фостера Даллеса. Этот вопрос важнее, чем вопрос об апостольском главенстве. Необходимо мочь назвать Катехон для каждой эпохи последних 1948 лет. Это место никогда не пустовало, иначе мы бы не могли существовать. Каждый великий император христианского Средневековья считал себя с полной верой и сознанием Катехоном, и он действительно был им. Невозможно написать историю Средних веков, не видя и не понимая этот центральный факт. Есть эпизодические, временные, частично фрагментарные обладатели этого задания. Я уверен, что мы можем договориться даже о многих конкретных именах вплоть до сегодняшнего дня, лишь только это понятие будет достаточно прояснено ”.
Бжезинский против Лео Штрауса
Конечно же, если вообще возможно говорить о какой-либо “катехоничности” в Америке, то ее субъектом являются только и только крайне-правые круги Республиканской партии, будь то изоляционистски настроенные “палеоконы” (типа Бьюкенена), или мессиански настроенные “неоконы”. Это единственные силы, для которых слова “христианская цивилизация” имеют хоть какое-то значение и если о приходе первых к власти можно только мечтать, то вторые пока еще сохраняют свои позиции, хотя нажили себе много врагов и ни одного союзника. Дело в том, что американские неоконы, в основной своей массе, – полные идиоты, совершенно не достойные своего великого учителя философа Лео Штрауса, еврейского эмигранта из нацистской Германии, фактически написавшего идеологию западного неоконсерватизма. Лео Штраус хотел видеть в Америке воплощение классических идеалов европейской цивилизации, преодолевшей оппозицию Афин и Иерусалима, укорененной в греческой философии и библейской традиции. Тезис Штрауса о том, что идеальным политическим порядком можно считать только тот, который идеален на все времена и во всех странах, дал полное обоснование любому американскому глобализму в ситуации, когда любые претензии на универсальность были подорваны практически всей западной философией ХХ века, так что даже неотомисты стеснялись своей схоластики. Но для его учеников, сытых американских студентов, в 60-е годы игравших в троцкизм вместе со всем своим поколением, а потом ставших тихими буржуа, публицистика Штрауса оказалась высшей математикой, и время позволило им особо не напрягаться – ибо они пришли на все готовенькое, они пришли к власти в США на пике ее исторического могущества, и живут с мыслью, что это могущество будет сохраняться вечно, чем только подчеркивают свою плохую выучку у учителя, учившему только одному – трезвомыслию, без коего невозможен никакой “катехон”. Безумство власти всегда было наказанием для ее народа, и с падением СССР власть в Америке расслабилась до неузнаваемости и лажается с каждым годом. Зачем, спрашивается, нужно было делать из светского, национал-социалистического Ирака врага №1 вместо того, чтобы всеми доступными способами, которые у американцев, безусловно, были не вступить с ним в диалог и не сделать своим сателлитом во всем регионе против куда более опасного Ирана? Это не первый и далеко не последний вопрос к американской внешней политики, самым страшным и непростительным преступлением которой был развал Югославии, бомбежка Сербии в 1999 году и образование исламского государства Косово практически в центе Европы. У неоконов есть еще возможность оправдаться – они здесь непричем, то было в правление “демократа” Клинтона, но какова их позиция по Косово? Мы в курсе общей гипотезы о том, что из двух противников Америки – России и Ислама, “демократы” больше не любят первого, а “республиканцы” второго, на том и спасибо, но, все же, как они решают вопрос по Косово? Ведь разрушение ста сорока трех православных храмов и создание исламского государства в центре Европы – действие прямо “анти-катехоническое”, и здесь приставка “анти” носит уже не логический, а оценочный смысл.
Имперские амбиции неоконов могут быть оправданы только в сравнении с их внутренним врагом – не менее амбициозным глобализмом лево-либеральных “демократов”, идеологом которых был Збигнев Бжезинский. По Бжезинскому смысл американской гегемонии состоит, конечно, не в том, чтобы нести какие-то христианские ценности, а прямо наоборот, чтобы выражать секулярную идеологию Модерна, не гнушаясь и средствами Постмодерна, это конфликт “правого” и “левого” американизма, и пока он тлеет, нет никаких оснований считать, что рано или поздно он не перейдет в горящую фазу. При всей тупости американских неоконов, их этическое преимущество перед “бжезинскими” состоит в том, что со своей техаско-деревенской и чикагско-сектантской прямотой они совершенно не вписываются в Постмодерн с его культом иронии и неявного насилия: ирония у них отсутствует, насилие их явно. До сих пор, можно сказать, все двести тридцать с лишним лет “правая” и “левая” версия американского мессианизма находились друг с другом в относительной гармонии, сохранится ли этот баланс в дальнейшем? Не станет ли для Америки ее неожиданный триумф началом ее конца? История с Ираком и тем более с Сербией свидетельствуют в пользу этого сценария развития событий. Мы с Западом – некогда были единым царствием, разделенным в себе. Западная Римская Империя рухнула в V веке. Восточная Римская Империя просуществовала еще десять веков.
Статья опубликована на сайте States2008.russ.ru
(проект Russ.ru, впоследствии закрытый)
[/цитата]