0
большая тёрка
Большая Тёрка / Мысли /
Классика
Mister--Kinder
Для неравнодушных к культурной жизни нашего города
- 1 комментарий
PantheRКлассика и Flash mob
PantheR"If" - Joseph Rudyard Kipling
If you can keep your head when all about you
Are losing theirs and blaming it on you,
If you can trust yourself when all men doubt you,
But make allowance for their doubting too;
If you can wait and not be tired by waiting,
Or being lied about, don't deal in lies,
Or being hated don't give way to hating,
And yet don't look too good, nor talk too wise:
If you can dream--and not make dreams your master;
If you can think--and not make thoughts your aim,
If you can meet with Triumph and Disaster
And treat those two impostors just the same;
If you can bear to hear the truth you've spoken
Twisted by knaves to make a trap for fools,
Or watch the things you gave your life to, broken,
And stoop and build 'em up with worn‑out tools:
If you can make one heap of all your winnings
And risk it on one turn of pitch‑and‑toss,
And lose, and start again at your beginnings
And never breathe a word about your loss;
If you can force your heart and nerve and sinew
To serve your turn long after they are gone,
And so hold on when there is nothing in you
Except the Will which says to them: 'Hold on!'
If you can talk with crowds and keep your virtue,
Or walk with Kings--nor lose the common touch,
If neither foes nor loving friends can hurt you,
If all men count with you, but none too much;
If you can fill the unforgiving minute
With sixty seconds' worth of distance run,
Yours is the Earth and everything that's in it,
And--which is more--you'll be a Man, my son!- 1 комментарий
nik8888Смеяться, право, не грешно...
nik8888"Граф и казначейша"
nik8888Музыкальные выходные в Центре изобразительных искусств на ул. Свердлова, 13
nik8888«О, женщины, женщины»
FrezotИнтересный факт
Источником сюжета для пьесы Гоголя «Ревизор» стал реальный случай в городе Устюжна Новгородской губернии, причём автору об этом случае поведал Пушкин. Именно Пушкин советовал Гоголю продолжать написание произведения, когда тот не раз хотел бросить это дело.
nik8888Внезапный концерт!
- 10 комментариев
nik8888Любовь - волшебная страна.
katehonАдекватно о политике на 1:27:14
nik8888Путеводитель по концертам нового сезона.
katehonРазбирая Сталина
В эту самую длинную и тёмную ночь году поздравляю всех с днем рождения героя этой статьи, безусловно одного из самых великих (по модулю, конкретный знак: минус или плюс - припишите по желанию) и спорного в истории человечества.
.
Автор: Егор Холмогоров
Развернувшаяся в церковных, околоцерковных и квазицерковных кругах полемика о Сталине и сталинизме с выходами на откровения о радости сил небесных 22 июня 1941 года и на политическую беатификацию Власова, поражает прежде всего исключительной методологической бестолковостью. Самые ответственные церковные люди позволяют себе порой лаяться друг с другом не только на языке базарных торговок, но и, что гораздо непростительней, на уровне их мышления, о чем весьма остроумно писал в стародавние уже времена Георг Фридрих Вильгельм Гегель:
«Эй, старая, ты торгуешь тухлыми яйцами», — сказала покупательница торговке. «Что? — вспылила та, — мои яйца тухлые?! Сама ты тухлая! Ты мне смеешь говорить такое про мой товар! Ты? У которой отца вши заели, а мамаша якшалась с французами?Ты, у которой бабка померла в богадельне? Ишь, целую простыню на свой платок извела! Известно, небось, откуда у тебя все эти шляпки да тряпки! Если бы не офицеры, такие как ты не щеголяли бы в нарядах! Порядочные-то женщины больше за домом смотрят, а таким как ты самое место в каталажке! Заштопай лучше дырки-то на чулках!» Короче, она не может допустить в покупательнице ни зернышка хорошего. Она и мыслит абстрактно — подытоживает в покупательнице все, начиная с шляпок, кончая простынями, с головы до пят, вкупе с папашей и всей остальной родней, — исключительно в свете того преступления, что та нашла ее яйца тухлыми. Все оказывается окрашенным в цвет этих тухлых яиц».
Ничто так не вредит воинствующему антисталинизму как интеллектуальному, политическому и общественному направлению, как эта окрашенность всего в цвет тухлых яиц. То же, впрочем, с заменой их на незабудки, можно сказать и о воинствующем сталинизме. И тот и другой обычно нечеловечески абстрактны. Я бы даже сказал, демонически абстрактны. Выхваченное из исторической совокупности одно из качеств объекта любви и ненависти заслоняет историю как целое.
Носитель этого абстрактного мышления никогда бы не смог написать, к примеру, стихиру «Августу единоначальствующу на земли», составляющую смысловую сердцевину рождественского богослужения. Напротив, церковный абстракционист рассуждал бы так: "Август был язычником, а значит демонопоклонником. Мало того, ему ставились статуи как божеству, а значит он был по сути демоном. Да мало того — еще и весьма кровавым тираном, погубившим в проскрипциях тысячи римлян, включая самого златоустого Цицерона. Из истории известно, что он был развратником и лицемером. А из Евангелия — что именно он затеял унизительную для народа Божия перепись, в результате которой Богомладенцу пришлось родиться в хлеву, вдали от всех санитарных норм. Мало того, именно Август поставил правителем Иудеи Ирода Великого, устроившего страшную резню вифлеемских младенцев, причем нам неизвестно, что за эту резню Ирод был Августом как-нибудь наказан — следовательно император попустительствовал прямому геноциду. Одним словом — император Август был духовным уродом и чудовищем и сочинять про него рождественскую стихиру, да еще сравнивать с ним Христа (даже не его с Христом, а Христа с ним) — так это вообще за гранью нечестия и противно всякому евангельскому духу". Можно брать благочестивые ножницы и не менее благочестивый маркер и наводить евангельский порядок за рождественским богослужением — таковы будут плоды абстрактного исторического мышления, примененного к истории Церкви.
Автор этих строк далек от того, чтобы сравнивать Сталина с Августом, — он просто хочет указать на методологический анархизм, царящий в построении «абстрактных» оценок Сталина, приводящем сплошь и рядом к подмене понятий. К примеру, говорится, что раз Сталин был гонителем Церкви, то значит и духовным уродом, то значит бездарным политиком, мелким и вредоносным ничтожеством. Или же на основании одного или двух весьма полезных деяний Сталина, например, разработки ядерного оружия, говорится чуть ли не о благодатности всех его деяний как таковых.
Объективный анализ роли Сталина в русской гражданской и церковной истории необходимо начать прежде всего с отказа от подобного методологического анархизма и абстрактности мышления, и разобрать Сталина по его составным частям. Право же — легче станет и хулителям и хвалителям.ЧИТАТЬ ДАЛЕЕ...Начнем с главного методологического смешения, которое позволяют себе даже самые умеренные антисталинисты. Утверждается, что о позитивной оценке Сталина не может быть и речи, коль скоро он был гонителем Церкви, при нем убивали священников, он создал систему, при которой возможен стал в 1937 году расстрел множества новомучеников. Подобный ход мысли не может быть признан церковным, поскольку он противоречит святооотеческой традиции, в которой положительной исторической оценки удостоился ряд императоров, при которых шли гонения на христиан и пострадало немало мучеников. Наиболее хрестоматийным примером является пример императора Траяна, в царствование которого пострадали святители Климент Римский и Игнатий Богоносец, равно как и многие другие мученики. Исходя из одного этого факта, Траяна надлежало бы объявить кровавым языческим чудовищем.
Но ничего подобного в христианской традиции не происходит. Напротив, она находится в полном согласии с римской гражданской традицией, объявляющей Траяна благочестивым, справедливым и разумно правившим язычником. Известно предание о молитве святителя Григория Двоеслова за Траяна, повлекшей облегчение загробной участи этого некрещеного язычника, велевшего преследовать христиан если на них публично донесут. Парадокс — император-гонитель, известный, однако, справедливостью, воинскими подвигами (каковые могут, впрочем, быть прописаны и по разделу геноцида дакийского народа) и мудрым правлением, и в церковной традиции остался скорее как благородный человек, а не как жестокий убийца.Что могло послужить основанием для подобной снисходительности? Если говорить о фактах реальной церковной истории, то хотя бы то, что Траян, в степени, доступной для его императорской власти, старался смягчить гонения на христиан, начатые его предшественником тираном Домицианом, а не ужесточить их. В своем письме к Плинию Младшему Траян прямо запрещает розыск христиан и преследование по анонимным доносам, то есть гонения в собственном смысле слова. Сохраняя, однако, преследование христиан в виде правильного процесса с публичным обвинением и публичным исповеданием. Дискуссионным при этом является вопрос о личном участии Траяна в вынесении приговоров Игнатию Богоносцу и Клименту Римскому (эпизоды фиксируются в довольно поздних житиях, но, с другой стороны, свт. Игнатий был специально привезен в Рим, в юрисдикцию императора, и его казнили там, а не убили в провинции).
Из примера с Траяном, а за церковную историю мы наберем таких примеров немало, мы можем вывести как минимум два важных методологических принципа оценки исторических личностей с церковной точки зрения: а) если какой-либо правитель гнал христиан, это не дает основания объявлять его в церковной истории извергом, бездарью, никудышным правителем и т.д., мало того, его гонительство не может освобождать Церковь от справедливой оценки его как правителя и человека; б) при оценке тех правителей, при которых осуществлялись гонения, необходимо смотреть не только на сам факт гонений, но и на личное участие в них этих правителей, их личную инициативу и на тенденцию их правления. Если гонения начались раньше их, то старались ли они гонения уменьшить, увеличить или прекратить.
Первый из отмеченных нами принципов не позволяет строить спешные уравнения типа «Сталин убивал новомучеников, а значит был кровавым разрушителем армии, страны и народа». Первое никак не обосновывает справедливость последующего. Напротив, подобный ход мысли несовместим ни со справедливостью, ни с трезвомыслием, качествами вполне евангельскими. Пример Траяна показал, что гонитель мог быть отличным полководцем и справедливым строителем. И доказывать политическую никчемность Сталина нам придется исходя из фактов военной и гражданской, а не церковной истории СССР.
Интересней со вторым положением — о личном участии в гонениях и их тенденции. Не известно никаких фактов смертных или каких-то иных приговоров иерархам Русской Церкви по личному указанию Сталина (в отличие от осуществлявшихся по личному указанию поощрений и поддержки). Это с одной стороны — и антисталинисты не могут утверждать, что Сталин лично был практикующим гонителем Церкви (как это можно было сказать и о Ленине, и о Троцком, и о Хрущеве). Гонения на религию не были начаты Сталиным, но они были им закончены (для определенного периода) и в квалификации Евсевия Кесарийского Сталин несомненно числился бы в ряду правителей «даровавших мир Церкви».
Однако несомненно и следующее — в 1920-30-е годы наиболее жестокая стадия преследований церковнослужителей, закрытия и сноса храмов пришлась именно на период становления и укрепления режима личной власти Сталина и реализации сталинской программы преобразований России — индустриализации, коллективизации и «культурной революции». На этот же период, рубеж двадцатых и тридцатых, пришлась и наиболее откровенная волна преследований в Советском Союзе старой белой и «сменовеховской» интеллигенции — Шахтинский процесс, процесс «Промпартии», дело академиков, дело национал-фашистского центра и т.д. В одном из случаев протягивалась прямая ниточка между исповеданием веры и политической неблагонадежностью, речь о процессе «монархического центра Истинно-Православная Церковь» когда был осужден А.Ф. Лосев. Другими словами, расправа над Церковью шла в одной волне с расправой над национальной интеллигенцией, национальной наукой, национальной философией, русским крестьянством, русским офицерством (достаточно назвать двух наиболее выдающихся военных теоретиков — Свечина и Снесарева, пострадавших в этот период) и другими основными силами традиционного русского цивилизационного уклада.
К середине 1930-х волна расправ над русскими деятелями прекращается. Во многих случаях легенды или действительность приписывают смягчение их участи лично Сталину, написавшему «записочку», как о помиловании Снесарева, взявшего под защиту ту или иную фигуру, как, к примеру, Булгакова или Тарле. Уничтожив русскую интеллигенцию как широкий и независимый слой, Сталин начал восстанавливать ее как «русскую советскую марксистскую» интеллигенцию в противоположность «еврейской и космополитической марксистской полутроцкистской» интеллигенции «красной профессуры». С 1934 года прекращаются кампании оплевывания русской истории и русского прошлого, чрезвычайно жестко обходятся с ерничающими русофобами типа Демьяна Бедного, волна репрессий 1937 года косит по большей части интеллигенцию как раз еврейско-троцкистского толка вкупе с партработниками, чекистами и прочими палачами исторической России.
«1937» в этом смысле, в смысле удара по гвардейцам-ленинцам составляет, безусловно, одну из драгоценных страниц в «сталинистском мифе». Карающий меч обрушился на чужаков. Конечно, попадались под этот меч и свои — Флоренский, Устрялов, Свечин — но вроде бы в каждом случае можно отыскать индивидуальные причины трагедии, в отличие от ликвидации русской интеллигенции как класса в 1930-32. Жесточайший удар по антинациональным космополитическим силам в большевизме в 1937 году был и в самом деле нанесен «по всему фронту».
Но вот только парадокс — минуя в 1937 году геологов типа Губкина, историков типа Тарле и Бахрушина, даже скромных философов-идеалистов типа Лосева и выкашивая густыми рядами чекистских палачей, коминтерновских двойных и тройных агентов, красноармейских спецов по подавлению крестьянских бунтов, наркомземовских специалистов по коллективизации, массолитовских мастеров по обезображиванию культурного лица России... коса террора исправно продолжала уносить жизни епископов, священников и мирян Русской Церкви, совершенно не разбирая в этой сфере политических оттенков. Было бы логично и в соответствии со стилем эпохи, если бы 1937-й выкосил обновленцев, прошелся бы по «сергианам» и совершенно не тронул бы антисергиевскую оппозицию, или же, не затрагивая все группы патриаршей Церкви, забирал бы однако бритых попов-двоеженцев из конторы Александра Введенского. Но не тут-то было — убивали всех, дабы Господь на Небе Сам узнал своих — одновременно расстреляли и местоблюстителя митрополита Петра, и вождя «правой» антисергианской оппозиции митрополита Иосифа (Петровых), и одного из видных «сергиан» и в то же время убежденного монархиста митрополита Серафима (Чичагова). Сравнительно меньше коса косила как раз обновленцев...
Мы ни знаем ни одного случая, чтобы Сталин в 1930-е годы «записочкой» облегчил участь кого-то из церковных иерархов, чтобы он взял под покровительство того или иного крупного церковного деятеля консервативно-патриотического направления и ограждал бы его и от правдинских борзописцев и от ретивости НКВД. Никаких, вообще никаких свидетельств о готовности Сталина в индивидуальном порядке смягчить участь Церкви и церковников мы ничего не знаем. Этот факт настолько выпадает из общих принципов сталинской культурной политики в довоенные годы, что пожалуй сам заслуживает отдельного исследования и объяснения, поиска подлинных личных мотивов в отношении Сталина с Церковью. В любом случае, формула священника Димитрия Дудко «он был верующим», если под верующим подразумевать человека, соотносящего себя с Русской Церковью, оснований не имела.
«Личная» политика Сталина по отношению к Церкви если и показывает отклонения от генеральной линии, то лишь в сторону антицерковной жесткости. На церковном фронте «священный» для многих сталинистов 1937 год был продолжением политики самого упертого, самого узколобого, самого мракобесного коммунистического догматизма. Закрытие церквей входило точно так же в инвентарь 1937 года, как и ранее в инвентарь коллективизации. Даже с началом Второй мировой войны в 1939-м, обозначив сотрудничество с синодом митрополита Сергия в работе с православным населением Западной Украины и Белоруссии, НКВД продолжало расстрелы священников даже более высокими темпами, чем в 1937 году. Всерьез говорить о переломе государственно-церковных отношений приходится только с началом войны.
Чем мы можем объяснить такой странный «сбой» в политике Сталина, на всех остальных фронтах к тому моменту уже несколько лет проводившего русско-националистическую и даже старорежимную политику? Ответ этот достаточно прост. Не было никакого противоречия между репрессиями против патриотической интеллигенции в 1930 году и покровительством вождя выжившим в 1937-м. В первом случае уничтожалась самоорганизованная среда русской интеллигенции, в частности самоорганизация вокруг Академии Наук. Во второй период осколки этой среды вставлялись в качестве украшений в корону именно сталинского русского национального патриотизма, патриотизма, производителями которого были вождь и государственно-партийная машина, а историки-патриоты создавали труды, которые должны были приглянуться и быть интересными вождю. Возьмем того же Тарле — в 1930-е годы он резко сменил направление своих исследований и предстал перед публикой не как исследователь социально-экономических процессов, а как остроумный биограф и военно-дипломатический историк, государственник и имперец, хотя и критичный к царской власти. Другими словами, Евгений Викторович оперативно понял, работы какого стиля нравятся Вождю и в каком случае тот их с интересом прочтет. Мерилом патриотизма был художественный и политический вкус одного человека (впрочем, специально надо оговориться, достаточно глубокий и развитый — представлять Сталина невежественным недоумком в духе огоньковской публицистики времен перестройки — просто неумно и грешно).
Так же точно, кстати, поступили и с противоположным крылом интеллигенции еврейски-космополитической, русофобской и ортодоксальной марксистской. Этих людей точно так же заставили подгонять свою продукцию под сталинский политический и художественный вкус, отнюдь не лишая их ни жизни, ни пайка. Милица Нечкина или Исаак Минц, всю жизнь каясь и открещиваясь от «школы Покровского», изготовляли продукт, которого Тарле или Тихомиров, конечно, изготовить бы не могли, как ни старались. Точно так же и Илья Эренбург писал и говорил вещи, с которыми бы никогда не справился Алексей Толстой.
Так вот, долгое время Церковь не поддавалась такой операции, её не удавалось уничтожить, а затем пересобрать на новых основаниях — как Церковь во вкусе лично товарища Сталина. Напротив, даже подпольная и гонимая Церковь сохраняла статус альтернативной большевистской партии и государству системы самоорганизации русского народа. В этом смысле весьма показателен обмен мнениями в Политюро в 1937 году вокруг «записки Маленкова».
20 мая 1937 года Маленков направил Сталину записку:
«Известно, что за последнее время серьезно оживилась враждебная деятельность церковников. Хочу обратить Ваше внимание на то, что организованности церковников содействует декрет ВЦИК от 8.IV-1929 г. "О религиозных объединениях". Этот декрет создает организационную основу для оформления наиболее активной части церковников и сектантов.
В статье пятой этого декрета записано: "Для регистрации религиозного общества учредители его в количестве не менее 20 человек подают в органы, перечисленные в предыдущей (4) статье, заявление о регистрации по форме, устанавливаемой НКВД РСФСР".
Как видим, уже сам порядок регистрации требует организационного оформления двадцати наиболее активных церковников. В деревне эти люди широко известны под названием "двадцатки". На Украине для регистрации религиозного общества требуется не двадцать, а пятьдесят учредителей.
В статьях 13, 15, 16 указывается порядок создания исполнительных органов религиозных организаций. Причем заботливо предусматривается даже и то, что заседания этих исполнительных органов происходят без уведомления или разрешения органов власти.
Статьи эти следующие:
"13. Для непосредственного выполнения функций, связанных с управлением и пользованием культовым имуществом (ст. 11-я), а также в целях внешнего представительства религиозное объединение избирает из среды своих членов на общем собрании верующих открытым голосованием в исполнительные органы — в религиозных обществах в количестве трех человек, а в группе верующих — одного представителя".
"15. Для проверки культового имущества и денежных сумм, получаемых путем складчины или добровольных пожертвований, религиозными объединениями из среды своих членов на общем собрании верующих может быть избрана ревизионная комиссия в составе не более трех членов".
"16. Собрания (заседания) исполнительных и ревизионных органов религиозных обществ и группы верующих происходят без уведомления или разрешения органов власти".
Считаю целесообразным отменить этот декрет, содействующий организованности церковников. Мне кажется, что надо ликвидировать "двадцатки" и установить такой порядок регистрации религиозных обществ, который не оформлял бы наиболее активных церковников. Точно так же следует покончить, в том виде, как они сложились, с органами управления церковников.
Декретом мы сами создали широко разветвленную, враждебную советской власти легальную организацию. Всего по СССР лиц, входящих в "двадцатки", насчитывается около шестисот тысяч.
Зав. отделом руководящих парторганов ЦК ВКП(б) Маленков».
Резолюция Сталина от 26 мая 1937 года: «Членам ПБ от т. Маленкова». С запиской были ознакомлены члены и кандидаты Политбюро: Андреев, Ворошилов, Жданов, Каганович, Калинин, Косиор, Микоян, Молотов, Петровский, Постышев, Сталин, Чубарь, Эйхе.
Народный Комиссар Внутренних Дел Союза ССР Н. Ежов 2 июня 1937 года написал Сталину:
«Ознакомившись с письмом т. Маленкова по поводу необходимости отмены декрета ВЦИКа от 8.4.29 г. "О религиозных объединениях", считаю, что этот вопрос поднят совершенно правильно.
Декрет ВЦИКа от 8.4.29 г. в статье 5-й о так называемых "церковных двадцатках" укрепляет церковь тем, что узаконяет формы организации церковного актива.
Из практики борьбы с церковной контрреволюцией в прошлые годы и в настоящее время нам известны многочисленные факты, когда антисоветский церковный актив использует в интересах проводимой антисоветской работы легально существующие "церковные двадцатки" как готовые организационные формы и как прикрытия.
Вместе с декретом ВЦИКа от 8.4.29 г. нахожу необходимым отменить также инструкцию постоянной комиссии при Президиуме ВЦИКа по вопросам культов — "О порядке проведения в жизнь законодательства о культах".
Ряд пунктов этой инструкции ставит религиозные объединения на положение едва ли не равное с советскими общественными организациями, в частности, имею в виду пункты 16 и 27 инструкции, которыми допускаются религиозные уличные шествия и церемонии и созыв религиозных съездов.
Для выработки проекта нового законодательства о религиозных культах считаю нужным создать комиссию при ЦК ВКП(б)».
Чрезвычайно характерно, что дискуссия ведется о Церкви именно как об инструменте «контрреволюционной» (читай русской национальной) самоорганизации. Ее самодеятельного существования, к которому еще, оказывается, слишком много лазеек в законе, кремлевские вожди боятся больше всего. Не случайно с такой настойчивостью истреблялись и духовенство, и активные миряне и епископы, не случайно главным лейтмотивом политики Синода митрополита Сергия, осуществлявшейся под требования НКВД, была непрерывная ротация епископата, лишения епископов всякой глубинной связи со своей кафедрой.
Процесс перемалывания Церкви как русской национальной самоорганизации прервала война, которая, кстати сказать, отнюдь не автоматически прекратила расправы над священниками. В первые месяцы войны Сталин столкнулся с ужасающей реальностью, вытекавшей как раз из сути принятой им модели на превращение любой формы общественной организации в государственную — пространство буквально оседало под напором вермахта, малейшая дезорганизация официального «тыла» вела к краху целых дивизий и армий, котлам и массовым сдачам в плен.
Ни о каком партизанском движении в этот начальный период говорить не приходилось — напротив, атмосферой первых месяцев войны, прекрасно переданной в «Разных днях войны» Константина Симонова был постоянный панический страх перед немецкими парашютистами, перед ударом со спины, перед непрочностью тыла. Эта картина разительно отличалась от событий 1708-1709 и 1812 годов, когда наступавший на восток захватчик сразу оказывался на выжженной земле. Очагами сопротивления в тылу у немцев были окруженцы из Красной армии — которая, таким образом, показала гораздо большую организационную спаянность и способность к самоструктурированию, чем любая другая армия той войны, кроме, может быть, китайской коммунистической НОАК. А вот народного сопротивления захватчикам первые месяцы войны почти не знали — и совсем не потому, что русский народ оказался народом коллаборационистом и рвался скинуть иго Сталина, как фантазируют неовласовцы. Напротив, к активному коллаборационизму массы русских были точно также не готовы (сотрудничество с врагом тоже ведь требует собраться и начать что-то делать), — в плен сдавались сотни тысяч, в коллаборационисты шли тысячи. А когда нацистские насилия и организационная деятельность Москвы начали раскачивать маховик народной войны, он раскачался со страшной силой. Нет, в 1941-м и отчасти в 1942-м дело было не в антисталинизме и коллаборационизме русских, а как раз в уничтожении за предыдущее десятилетие любых механизмов традиционной самоорганизации, при неестественности, неорганичности большинства новых. Приход, естественная организация русской деревни, был разрушен, его лидер — священник, убит. А группа активистов союза воинствующих безбожников явно на замену прихода не годилась.
Не случайно, что наиболее активную волю к самоорганизации проявили те, кто был прекрасно организован и в мирное время — комсомольцы. Городской комсомол, включая знаменитую «Молодую гвардию», более всего и прославившуюся благодаря своей трагической судьбе, позволил развернуть первоначальную сеть активного сопротивления. Но всех этих подпольных обкомов, райкомов комсомола, заброшенных централизованно в тыл партизанских отрядов, окруженных частей — всего этого явно было мало, чтобы создать по-настоящему плотную и враждебную к захватчикам среду хотя бы в русских областях.
Только церковная самоорганизация могла придать народу нужную прочность. И не случайно, что глубина продвижения врага практически стопроцентно коррелировала с масштабами уничтожения православия в том или ином регионе. Немцы как нож в масле прошли по Прибалтике, где православие было конфессией меньшинства. Немецкое наступление приобрело наибольшую глубину и размах на Украине и в южной России, где православие в 1920-30-е годы было почти полностью вытеснено украинским самосвятством или же русским обновленчеством. Православие в южной России было практически убито в те годы, и по-настоящему не восстановилось и до сих пор. И напротив, в северной России, где религиозность русского мужика оказалась цепкой и традиционной, где и вокруг полуразрушенных церквей хранили верность отсутствующему патриарху, там продвижение немцев было гораздо медленней и мучительней для них. Наконец, немецкое наступление попросту разбилось на Севере о Петроград-Ленинград, бывший в 20-30-е годы несомненной столицей русской православной религиозности. Наконец, пусть и изрядно мифологизированные «сибирские дивизии» были укомплектованы жителями старообрядчески-сектантских регионов, регионов спокойной, угрюмой и упрямой религиозности.
Таким образом, недовыкошенность религиозного, православного, церковного населения в СССР, те самые 55,3 млн человек (из них 19,8 млн — мужчин и 35,5 млн — женщин), которые отважились в переписи 1937 года назвать себя верующими, оказалась единственным фактором народной, тыловой сопротивляемости русских — и Сталин, как вдумчивый исследователь проблем организации тыла, не мог не признать этого факта. Если на фронте, лицом к лицу с врагом работал «городской» коммунистический и комсомольский эмоциональный подъем, подъем духа сделанного за 30-е годы нового сталинского человека — спортсмена, комсомольца, красавца, коммуниста и патриота, то в тылу с обеих сторон оставалось полагаться прежде всего на русскую народность с определяющим ее религиозным фактором.
И тут выяснился поразительный факт — вождь начинает по сути петь с голоса рассматривавшегося прежде лишь как марионетка в добивании Церкви патриаршего местоблюстителя Сергия. Выжидательная и терпеливая позиция митрополита Сергия, которую он проводил несмотря на полтора десятилетия ненависти вокруг своего имени, сводилась к следующему: «мы еще дождемся времени, когда вам нужны будут наши молитвы». И это время наступило. Оказались нужны даже не только молитвы — советские пропагандисты начали буквально абзацами списывать образы, идеи и лозунги из посланий митрополита, не гнушался, впрочем вполне простительным идеологическим плагиатом и сам Вождь.
22 июня, сразу же после нападения немцев, митрополит Сергий сам отстукивает на пишущей машинке слова «кровные заветы любви к своему отечеству... Отечество защищается оружием и общим народным подвигом, общей готовностью послужить отечеству в тяжкий час испытания всем, чем каждый может... Отечество призывает всех на подвиг». Проходит 11 дней, и 3 июля в своей речи к братьям и сестрам Сталин как заговор повторяет: «Необходимо.. чтобы наши люди не знали страха в борьбе и самоотверженно шли на нашу отечественную освободительную войну против фашистских поработителей... Целью этой всенародной отечественной войны против фашистских угнетателей является не только ликвидация опасности, нависшей над нашей страной, но и помощь всем народам Европы, стонущим под игом германского фашизма... Наша война за свободу нашего отечества...». В том же обращении 22 июня будущий патриарх скажет: «Вспомним святых вождей русского народа, например, Александра Невского, Димитрия Донского, полагавших свои души за народ и родину». А на параде 7 ноября 1941 года Сталин достраивает этот канонический список: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!».
После исследований Михаила Вайскопфа о стиле Сталина нет в общем никакого сомнения в том, что сталинская риторика ориентировалась на церковные, гомилетические образцы — и поэтому такое перетекание образов в выступления вождя именно из наставлений церковного иерарха вполне естественно. Налицо, впрочем, и отличия: стиль посланий митрополита Сергия — свободный, чисто национальный патриотический русский стиль. Эти послания, к сожалению, очень мало знакомые нашему обществу, составляют драгоценную часть русской патриотической публицистики.
«Не в первый раз русский народ переживает нашествие иноплеменных, не в первый раз ему принимать и огненное крещение для спасения родной земли. Силен враг, но "велик Бог земли русской", как воскликнул Мамай на Куликовом поле, разгромленный русским воинством. Господь даст, придется повторить этот возглас и теперешнему нашему врагу. Над нами покров Пресвятой Девы Богородицы, всегдашней Заступницы русской земли. За нас молитвы всего светозарного сонма святых, в земле нашей воссиявших. С Божиею помощью и в эту годину испытаний наш народ сумеет по-прежнему постоять за себя, и рано или поздно, но прогонит прочь наседающего чужанина. Такая надежда, как железная броня да оградит нас от всякого малодушия перед нашествием врага. Каждый на своей страже, на своем посту будем бодро стоять, содействуя обороне отечества нашего и ревниво храня драгоценные заветы нашей святой православной веры» (из послания 14 октября 1941).
В Сталинских выступлениях патриотическая тема, патриотические эмоции выступают достаточно редко и лишь вскользь — эмоциональные моменты можно пересчитать по пальцам, хотя каждый раз они, как «братья и сестры», запоминаются надолго — именно потому, что исходят от человека, стоящего на недостижимой высоте. Основное же содержание сталинских выступлений сводится к тому, что вождь «бабачит и тычет» — докладывает о положении, раздает указания и приказы, обрушивается на непонимающих, анализирует действия врагов.
В посланиях митрополита Сергия постоянно звучит одна тема, которой в текстах Сталина нет и быть не может. Это тема русских людей, оставшихся на оккупированных немцами территориях. Сталин их не замечает, их просто не существует, для советской ипропаганды они либо «страдают под игом», либо «героических дерутся в партизанских отрядах», либо принадлежат к числу тех немногих отщепенцев, которые стали предателями. Никаких ясных слов для них в дискурсе Сталина не находится. И миссию диалога с ними берет на себя глава Русской Церкви — из послания в послание повторяет он одну и ту же мысль — сопротивление может оказывать каждый, а не только партизан. Каждый русский под оккупацией должен внести свой вклад в победу над врагом.
«Призываю вас всех к усиленной и неумолкаемой молитве и в храмах, и дома, и на пути, и везде, молитве ко Господу, чтобы Он не дал этому испытанию застать вас врасплох, духовно неприготовленными, чтобы Своею Божественною силою Он умножил в душах ваших мужество (Пс.137:3), дал бы вам выйти из предстоящего испытания победителями над самими собой, над своими немощами и слабостями. Да бежит далеко от вас искусительная надежда купить себе благополучие путем измены Церкви и родине или хотя бы путем малодушного прислуживания пред врагом к унижению родины и себя самих. К тому же, купленное такой ценой благополучие никогда не будет прочно. Есть же и в ваших областях люди, готовые жертвовать своим покоем или достатком, а то и всею жизнию во имя верности Церкви и родине. Слухи о подвигах партизан доходят и до нас, немало и нас одушевляя на всенародное дело. Пусть ваши местные партизаны будут и для вас не только примером и одобрением, но и предметом непрестанного попечения. Помните, что всякая услуга, оказанная партизану, есть заслуга пред родиной и лишний шаг к вашему собственному освобождению от фашистского плена. Помните, что родина не забывает вас. Народ приносит колоссальные жертвы, чтобы очистить страну от врага, и Господь осязательно венчает народные жертвы успехом и победой. Под Москвой враг опрокинут и выгнан из Московской области. Недалеко то время, когда он побежит и из ваших областей» (январь 1942).
«В другом положении находятся жители мест, временно занятых фашистами. Им еще предстоит изгнать врага из своей страны. Но и у них нет недостатка в священных воспоминаниях, которые бы питали мужество на готовность отстаивать свою православную веру и родную национальность.
В их памяти, несомненно, жива вековая борьба православного казачества и его заслуги перед Церковью и родиной. Вспомним, как в самую критическую для Православной Церкви на Украине ночь, когда великая Церковь Киевской Печерской лавры совершала посвящение православных архиереев, во рвах кругом Лавры с оружием в руках стояли православные казаки, готовые лечь костьми за родную Церковь. В настоящее время встают из нашей среды сотни и тысячи народных героев, ведущих отважную борьбу в тылу врага, подрывая и без того пошатнувшуюся его силу.
Будьте же достойны и этих священных воспоминаний старины, и этих современных героев; "не посрамим земли русской", как говорили в старину. Может быть, не всякому можно вступить в партизанские отряды и разделять и их горе, опасности и подвиги, но всякий может и должен считать дело партизан своим собственным, личным делом, окружать их своими заботами, снабжать их оружием и пищей и всем, что есть, укрывать их от врага и вообще помогать им всячески. Так действуя, вы будете достойны венцов, равных с партизанами: еще при Давиде царе было установлено, что "сидящие при сосуде, при обозе, получают равную часть с исходящими на брань" (1Цар.30:24). Господь наш сказал: "Кто приимет пророка во имя пророче, мзду пророчу приимет... кто напоит водою единого от малых сих, аминь, глаголю вам, не погубит мзды своея" (Мф.10:42)» (22 июня 1942 года).
«Участник партизанской войны не только тот, кто с оружием в руках нападает на вражеские отряды. Участник и тот, кто доставляет партизанам хлеб и все, что им нужно в их полной опасностей жизни; кто скрывает партизан от предателей и немецких шпионов; кто ходит за ранеными и прочее. Помоги Бог и вам внести в общенародное дело все, что каждому посильно и подручно. Не давайте врагу чувствовать себя хозяином вашей области, жить в ней сыто и безопасно. Пусть и тыл для него не будет лучше фронта, где громит его наша Красная армия, неуклонно гоня врагов все ближе и ближе к нашей западной границе. Уже не так далек день, когда вы будете радостно встречать ваших братьев освободителей. Давно ли немцы величались своей непобедимостью. Но прошло полтора года войны, и силы немцев надломлены, а наша доблестная Красная армия по-прежнему стоит "препоясанная силою" (1Цар.2:4), по-прежнему готова к борьбе, уверенная в своей победе. Воистину "Господь поборает за нас!" (Исх.14:14). Мучительна для вас и длинна фашистская ночь, но она "уже проходит; приближается день" (Римл.13:12). "У врага оружие уже оскудевает". Еще немного, и "погибнет память его с шумом" (Пс.9:7). "С нами Бог. Разумейте, языцы, и покоряйтеся, яко с нами Бог!"».
Борьба за тыл и борьба за Церковь была не малозначительным и периферийным, а довольно существенным фронтом Великой Отечественной войны. Немцы довольно быстро разобрались в том, какая именно сила структурирует русский народ и предприняли усилия по превращению этой народной самоорганизации в свое оружие. Именно этим и объясняется повсеместное содействие нацистов открытию православных церквей, попытки создавать «миссии», некие автономные православные епархии, содействие автокефалистам на Украине и в Белоруссии. Немцы рассчитывали, что Церковь сплотит их тыл в благоприятную для них сторону. И практически везде ошиблись — Церковь стала еще одним фактором, сплачивавшим русских по обе линии фронтапротив немцев. По ходу войны русская нация восстанавливала практически утраченную в 30-е годы естественную связанность и по мере этого восстановления сопротивление немцам значительно возрастало. На освобожденных территориях в открытых гитлеровцами церквях люди с молебнами и крестными ходами встречали красноармейцев.
Встреча Сталина с митрополитами в сентябре 1943 года была, таким образом не «поворотом», совершенным из милости Сталина к Церкви под влиянием каких-то перемен в его духовном или душевном устроении, или, напротив, под влиянием политического расчета и конформизма по отношению к союзникам. Речь шла о признании того факта, что Церковь была и остается важнейшей силой русского общества, можно сказать — коренной её силой.
Еще до войны Сталину пришлось признать тот факт, что создание коммунистического, большевистского государства и построение социализма невозможно без опоры на русский народ, его патриотизм и его ценности, что если сталинский социализм и может осуществиться, то только как русский национальный социализм. В соответствии с этим были предприняты меры по подчинению русского национального сознания как лично Сталину, так и созданной им пропагандистской машине. Эта работа оказалась достаточно успешной — огромная часть русского народа восприняла Сталина как своего вождя и продолжает его так воспринимать несмотря на все пароксизмы десталинизации, каковые не вызывают ничего кроме эмоционального отторжения.
Долгое время в создании своего национально социалистического синтеза Сталин стремился обойтись без Русской Православной Церкви — уже прославлялся государством Александр Невский, уже говорилось о русских как о главнейшей национальности мира, а террор против духовенства и закрытие храмов продолжались. И связано это было не с сопротивлением «недобитых троцкистов», как пытаются представить дело многие сталинисты, а с отказом Сталина признавать за русским народом право на какую-либо альтернативную сталинскому государству форму самоорганизации. Истребление Церкви продолжалась постольку, поскольку даже если она хотела, она не могла бы быть и выглядеть лояльней к Сталину, чем к Богу, а меньшее Сталина до войны не устраивало.
Война стала колоссальным по размаху кризисом сталинского режима, размеры которого не нужно недооценивать, считая его «обычными военными неудачами» — негибкая террористическая система самоорганизации оказалась малоэффективной и в армии, и в тылу, и в обществе — сказывалось практически полное устранение механизмов любого общественного самоуправления, там где жесткие тиски государственно-партийной машины ослаблялись, общество начинало распадаться (плюсом было то, что многократное прочесывание общества гребешком террора и в самом деле практически вычесало из него минимально социально активных несогласных и поэтому сталинский СССР даже в условиях такого колоссального кризиса почти не породил оппозиции). И в этих условиях цепкость религиозной самоорганизации русского общества, «недобитость» религиозных институтов и религиозных чувств оказалась одним из якорей спасения. Обращение Сталина к патриотическому языку, мобилизация Церковью патриотического сознания народа оказались тем резервным каналом самоорганизации и внутренней дисциплины, который срабатывал тогда, когда недостаточно было официальной пропаганды и неофициального страха перед репрессивными органами. Война несомненно вернула русскому человеку право на самодеятельность и чувство достоинства.
От нанесенного войной удара сталинский тоталитарный режим (не путать со Сталиным) никогда так и не оправился — в годы войны и после него он стоял уже не принципах чистого тоталитаризма, а на своеобразном компромиссе между сталинским государством и русской нацией. Причем центр компромисса смещался все более в сторону нации, о чем говорил, к примеру, начавшийся демонтаж партии с передачей функций госаппарату, или ликвидация нквдшного «суперминистерства страха» с заменой на ряд специальных функциональных служб.
Собственно компромиссную природу послевоенного режима вскрывает логическая конструкция знаменитого сталинского тоста «За русский народ!», содержание которого часто у нас не помнят.
«Я хотел бы поднять тост за здоровье нашего советского народа и, прежде всего, русского народа. Я пью, прежде всего, за здоровье русского народа потому, что он является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза. Я поднимаю тост за здоровье русского народа потому, что он заслужил в этой войне общее признание, как руководящей силы Советского Союза среди всех народов нашей страны.
Я поднимаю тост за здоровье русского народа не только потому, что он — руководящий народ, но и потому, что у него имеется ясный ум, стойкий характер и терпение. У нашего правительства было немало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения в 1941-42 гг., когда наша армия отступала, покидала родные нам села и города Украины, Белоруссии, Молдавии, Ленинградской области, Прибалтики, Карело-Финской республики, покидала, потому что не было другого выхода. Иной народ мог бы сказать правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой. Но русский народ не пошел на это, ибо он верил в правильность политики своего правительства и пошел на жертвы, чтобы обеспечить разгром Германии. И это доверие русского народа Советскому Правительству оказалось той решающей силой, которая обеспечила историческую победу над врагом человечества, — над фашизмом. Спасибо ему, русскому народу, за это доверие! За здоровье русского народа!».
Фактически Сталин сказал следующее — ошибки его собственного режима поставили страну на грань катастрофы и военного поражения (современные сталинисты, у которых Сталин выходит чуть ли не идеальным политическим терминатором, могли бы принять во внимание его собственное мнение на сей счет). Было бы вполне логично, если бы русский народ попросту выгнал этот режим взашей и поставил бы новый, который бы сговорился с Германией (другими словами, «власовская альтернатива» представлялась Сталину вполне логичной). Но русский народ не сделал этого в общем довольно логичного для заурядного народа вроде французов шага, вместо этого он, по сути, сказал Сталину и его присным: «Да, вы совершили ужасные ошибки и создали угрозу поражения. Но дело жизни и дело чести нашего народа — победить и разгромить захватчиков, вы не смеете отступать и снимать с себя ответственность — оставайтесь нашим правительством, а мы приложим все усилия для того, чтобы победить врага».
Этот звучавший в ушах Сталина голос народа был одним из факторов его собственной готовности продолжать борьбу (а не надо забывать, что этот фактор тоже мог быть переменным — лидер большевиков с их богатыми традициями заключения «похабных» миров не мог считать чем-то невозможным и подписание мира с Германией, если бы она была на это готова). И Сталин четко понимал, что одним из тех голосов, которыми говорил с ним в этот момент русский народ, был голос Церкви. Что более ясного и более авторитетного голоса русского патриотического сознания, чем митрополит Сергий в годы войны просто не было.
Договор 1943 года был признанием Сталиным того факта, что Православная Церковь была, есть и будет оставаться дальше важнейшей формой народной жизни, существующей в России, что, нравится это самим коммунистам или нет (а коммунистам это очень не нравилось — хрущевские гонения были выражением общего мнения партноменклатуры, выражавшегося еще в сороковые), но Церковь будет существовать как независимый от режима фактор народного сплочения.
Разумеется, и Сталин и советская машина постарались сделать все для того, чтобы максимально стеснить эту независимость всевозможными формами контроля над духовенством и над активностью Церкви. Однако речь шла о достаточно второстепенных компромиссах со стороны Церкви, на которые она могла бы пойти и в 1920-е и в 1930-е годы — «О если бы дело было только в этом!» — мог бы воскликнуть патриарх Сергий. Пение аллилуй Сталину было весьма скромной платой, тем более что после войны их можно было петь до некоторой степени искренне. Никаких вероучительных компромиссов, никаких непреодолимых ограничений в литургической жизни не имелось. Мало того, быть верующим в послевоенном СССР было если и не модно, то не зазорно и вполне «прилично» — люди старорежимной закалки как, к примеру, защитник Ленинграда маршал Говоров, выражали свою религиозность вполне открыто.
Наиболее существенным реальным вредом, который нанес Церкви послевоенный «конкордат», было, как ни странно, принудительное прекращение существования обновленческого раскола. В условиях страшного кадрового голода РПЦ получила массовое вливание в свои ряды попов-атеистов, попов-бесчинников, попов-требоисправителей, Церковь-мученицу принудительно смешали с любодеицей, переименовав любодейных «епископов» в «протоиереев» — это как мало что другое способствовало продолжению духовного опустынивания тех, преимущественно южнорусских, регионов, где обновленцы были большинством.
Но в нашу задачу не входит сейчас соизмерять плюсы и минусы послевоенного компромисса. Важно отметить то, что это был компромисс, пусть не между равносильными в смысле внешней мощи, но между равно-существующими субъектами. В 1943 году Русская Церковь получила официальное право быть собой, хотя затем это право и пытались всячески стеснить. Если учесть, что всего за пять лет до того у нее была одна единственная альтернатива — не быть,произошедшая перемена была просто разительной.
***
Какой вывод о Сталине мы можем сделать по результатам этого нашего разбора? Сам факт гонений на Церковь при Сталине не лишает его права на справедливое отношение со стороны христиан и даже на некоторое почтение к нему, как не лишали гонения права на такое отношение императора Траяна. Сталин не был инициатором и фанатичным сторонником гонений. Как утверждал вполне компетентный в этом вопросе Молотов: «Сталин не был воинственным безбожником». При всем при этом гонения при Сталине не только продолжались, но и приобрели необычайный и жестокий размах — однако это были не столько преследования «имени Христова» как такового (никаким беснованием Сталин явно не страдал), сколько попытки уничтожить Церковь как форму самоорганизации русского общества, альтернативную партийно-энкаведешному сталинскому режиму. Поскольку, в отличие от интеллигенции, Церковь никак не поддавалась встраиванию в режим «по частям», её пытались попросту уничтожить. Об этом уничтожении пришлось серьезно пожалеть в июне 1941 года, когда сопротивляемость разложенного и деструктурированного террором русского общества внешней агрессии оказалась гораздо меньшей, чем рассчитывал сам Сталин. Выяснилось, что если режим хочет выжить и победить, ему нужно сильное русское общество, важнейшим элементом самоорганизации которого является как раз православная вера и Церковь. Сталину достало политической мудрости не только на то, чтобы исправить делавшуюся им ошибку, но и, что важнее, понять и признать её — в послевоенном обществе право русского народа быть собой и жить по своему было существенно расширено, хотя государственно-партийная бюрократия постоянно пыталась подмять под свой контроль то одни, то другие формы общественной жизни. Но, в общем и целом, послевоенный СССР был уже не «тоталитарным» государством, а формой союзного и компромиссного сосуществования нации и государства, причем роль Церкви в заключении этого компромисса была достаточно велика.
Смерть Сталина прервала оформление компромиссной национально-государственной модели и отдала власть в руки партократии, которая начала социальную кастрацию русской нации с удвоенной и утроенной силой, частью чего была и новая кампания антирелигиозных гонений, пропаганда атеизма, а с другой стороны — фактическое насаждение «сверху» либерально-потребительской модели общественных отношений. При Хрущеве и особенно при Брежневе уже не православный русский, а фрондирующий бюргер стал тем «обществом», с которым приходилось считаться партократии. Результат не замедлил себя ждать. Так что основания искренне пожалеть о Сталине в 1953 году у Русской Церкви несомненно были, хотя это были основания совсем не того свойства, как те, на которые ссылаются сторонники если не церковной, то политической «канонизации» Сталина.
Источник: http://www.rus-obr.ru/print/day-comment/3449
мой источник - http://stalinism.ru/Stalin-i-TSerkov/
- 1 комментарий
katehonОт героев былых времен (Владимир Златоустовский)
katehonАпология государства
katehonU2 Knockin' On Heavens Door, Moscow 2010-08-25
- 1 комментарий
katehonА.Градский - Как молоды мы были
- 2 комментария
katehonСамюэль Хантингтон - Столкновение цивилизаций
Столкновение цивилизаций 2372K (cкачать быстро) (читать) (скачать) (купить)
Книга Самюэля Хантингтона «Столкновение цивилизаций» — один из самых популярных геополитических трактатов 90-х годов. Возникшая из статьи в журнале Foreign Affairs, которая вызвала наибольший резонанс за всю вторую половину XX века, она по‑новому описывает политическую реальность наших дней и дает прогноз глобального развития всей земной цивилизации. Книга содержит также знаменитую статью Ф. Фукуямы «Конец истории».
.
- 8 комментариев
katehonМир Спайкмена
Автор этого текста - Фрэнсис Семпа - cовременный американский геополитик, юрист и специалист по вопросам безопасности. Хотя выводы и заключение Спайкмена несколько и устарели на текущий момент, тем не менее, они свидетельствуют о чрезвычайно широком понимании им стратегических вопросов..
До нападения японцев на Перл-Харбор в декабре 1941 года, американцы и их лидеры обсуждали какую роль, если таковая имелась, Соединенные Штаты должны играть в том, что в последствии было принято называть "отдаленными" европейскими и азиатскими конфликтами. Аналогично, в конце Второй мировой войны, американцы обсуждали - должны ли они и в какой степени принимать участие в формировании послевоенного международного порядка. В первом случае, Соединенные Штаты мобилизовали свою промышленную мощь и людские ресурсы для ведения тотальной войны в Европе, Азии, Северной Африке, а также в мировом океане, чтобы помочь победить фашистскую Германию, Италию и императорскую Японию. В последнем случае, Соединенные Штаты постепенно взяли на себя лидерство в 45-летних глобальных усилиях по сдерживанию и, в конечном итоге, ликвидации советской империи.
Оба этих случая внешней политики США на основе реалистичной геополитической привязки были блестяще проанализированы и объяснены в двух статьях и двух книгах голландско-американского профессора Йельского университета по имени Николас Спайкмен. Эти произведения заработали для Спайкмена видное и прочное место в области геополитической мысли наряду с такими интеллектуальными тяжеловесами как американский военно-морской стратег и историк Альфред Тэйер Мэхэн, и великий британский географ и государственный деятель сэр Хэлфорд Маккиндер.ЧИТАТЬ ДАЛЕЕ...В то время, когда он написал вышеупомянутые статьи и книги, Спайкмен был (стерлинговым) профессором международных отношений в Йельском университете, где в 1935 году был основан Институт (колледж) Международных Исследований. Он преподавал в Йельском университете до своей безвременной кончины в возрасте 49 лет в 1943 году. До своей работы в области международных отношений и геополитики, Спайкмен был более известен за его новаторскую работу по изучению социологических теорий Георга Зиммеля.1
Согласно свидетельствам Фредерика С. Данна, друга и коллеги Спайкмена в Йельском университете, который позднее руководил Институтом Международных Исследований, Спайкмен понял, что политика США в области национальной безопасности в середине-конце 1930-х в ущерб себе "игнорировала географический фактор". "Чем больше он изучал положение этой страны по отношению к остальному миру", объяснял Данн, "тем больше он убеждался, что наша политика безопасности была нереалистичной и неадекватной". Согласно Данну, Спайкмен понял, что "ранние геополитики … обнаружили многие факты, которые наши управляющие органы игнорируют".2 Это понимание привело к тому, что первоначально Спайкмен написал две большие статьи в 1938 г. и 1939 г. в Американских Обзорах по Политологии (The American Political Science Review) о соотношении географии и внешней политики.
Спайкмен написал эти статьи в то время, когда Япония с начала 1930-ых вела войну на азиатском материке, Германия и советская Россия вмешались на противоположных сторонах в испанскую гражданскую войну, и немецкий экспансионизм в Европе и итальянские завоевания в Северной Африке были встречены неэффективной политикой умиротворения Западных демократий. Спайкмен ощущал, что мир катится к другой великой войне, и он стремился в этих статьях объяснить фундаментальные факторы, которые обусловливают политику государств на международной арене.
Президент Франклин Рузвельт ясно ощущал опасность, которую представляли для национальной безопасности США агрессивные тоталитарные силы, но он не хотел идти резко в разрез с американским общественным мнением. ФДР (Франклин Делано Рузвельт) осудил японскую и немецкую агрессию, и позже, как только война в Европе началась, осторожно обошел Закон о государственном нейтралитете, посылая материальную помощь Великобритании и Китаю. Но в избирательной кампании 1940, Рузвельт все еще обещал американскому народу, что он не будет посылать их сыновей для участия в войне за рубежом.
Статьи Спайкмена в Американских Обзорах по Политологии не были пронзительными предупреждениями, как те, которые позже озвучил Уинстон Черчилль о растущих немецких и японских угрозах всеобщей безопасности. Вместо этого Спайкмен проявил подход политолога к ситуации в мире, исследуя геополитические факторы, которые влияли на поведение и затрагивали безопасность всех великих держав.В “Географии и Внешней политике” (1938), Спайкмен обсудил влияние размера, мирового и регионального местоположения на внешнюю политику государств. География, по его мнению, является наиболее важным фактором, обусловливающим политику государств, потому что, “географическая пространство государства - территориальная основа, с которой оно действует во время войны и стратегическое положение, которое оно занимает во время временного перемирия, называемого миром”3. Кроме того, по сравнению с другими факторами, которые влияют на внешнюю политику - плотность населения, экономическая структура, форма правления, личности и предубеждения государственных деятелей – географический фактор имеет более постоянный характер. “Поскольку географические особенности государств являются относительно неизменными и неизменяемыми,” написал он, “географические требования этих государств остаются одинаковыми в течение многих столетий … ”4
Обзор всемирной истории Спайкмена показал, что большинство сильных, мощных государств было большими государствами, хотя он признавал, что некоторые меньшие державы (Венеция, Голландия, Великобритания) посредством господства на море, управляли большими империями. Размер, пояснял он, “ это не сила, а потенциальная сила”. Большой размер может быть как силой, так и слабостью в зависимости от “технического, социального, морального и идеологического развития, от динамики сил внутри государства, от прошлой политической конфигурации, а также от индивидуальных особенностей отдельных личностей”5.
Наиболее существенным элементом большого мощного государства, согласно Спайкмену, является “эффективное централизованное управление”, которое зависит “от наличия эффективной системы коммуникаций от центра к периферии …” Спайкмен отметил в этой связи, как инки, персы, римляне, французы, китайцы и русские построили шоссе, дороги и каналы, чтобы связать воедино свои империи. Позже, он пояснил, что железные дороги и аэропорты “сделали возможной эффективную интеграцию по более широким областям.” Геополитическая тенденция, отмечал он, для государств состояла в способности осуществлять эффективный политический контроль над все большими областями. “Очень может быть”, предсказывал он, “что ближайшие пятьдесят лет с этого времени четверкой мировых держав будут Китай, Индия, Соединенные Штаты, и СССР ”6
Еще более важным, чем размер государства, согласно Спайкмену, является его местоположение, как в мире, так и в конкретном регионе. Действительно, Спайкмен характеризовал географическое местоположение государства как “самый фундаментальный фактор в его внешней политике.”7 Он пояснил далее,
что факты местоположения не изменяются. Значение таких фактов изменяются с каждым изменением в средствах коммуникации, в маршрутах коммуникации, в технике ведения войны, в центрах мировых держав, и полное значение данного местоположения может быть получено только при рассмотрении данного местоположения относительно двух систем отсчета: географической системы отсчета, из которой мы получаем факты местоположения, и исторической системы отсчета, в которой мы оцениваем эти факты. 8
Спайкмен сделал набросок геополитической мировой структуры, состоящей из двух больших массивов суши, Евразии и Северной Америки; трех островов, Южной Америки, Африки и Австралии, а также пяти основных водных массивов: южного полярного моря, Северного Ледовитого океана и Индийского, Тихого и Атлантического океанов. Он проанализировал исторические сдвиги в мировых центрах власти: от Ближнего Востока к Эгейскому морю, к Средиземному морю, в Западную Европу, в Атлантический океан, к текущей (1938 г.) ситуации, где было четыре "сферы" мировой власти, каждая из которых управлялась из различные центров," Северная и Южная Америка из Соединенных Штатов, Дальний Восток из Японии, центр Евразии из Москвы, Восточная Атлантика и Индийский океан из Европы".9 Спайкмен пришел к выводу, что Соединенные Штаты, с прямым доступом к Атлантическому и Тихоокеанскому бассейнам, были “самым привилегированным государством в мире с точки зрения местоположения.”10
Что касается регионального расположения, Спайкмен разделил большинство государств на три типа: “государства не имеющие выхода к морю,” “островные государства,” и “государства, у которых есть как сухопутные так и морские границы”.11 Государства не имеющих выхода к морю обычно сталкиваются с проблемами безопасности исходящими от своих непосредственных соседей. Островные государства обычно находятся под потенциальным давлением со стороны других военно-морских держав, но если они - оффшорные островные государства (Великобритания и Япония), они могут сталкиваться с проблемами безопасности от соседних прибрежных держав. Оффшорные островные государства часто решают указанную проблему безопасности завоевывая или колонизируя прибрежные области, поддерживая прибрежные буферные государства, и/или поддерживая равновесие сил между континентальными державами. Государства с сухопутными и морскими границами определяли свою принципиальную концепцию безопасности основываясь на нескольких факторах, включая протяженность их морских и сухопутных границ, потенциальную мощь их непосредственных или ближайших соседей.
Спайкмен охарактеризовал Францию, Германию и Россию (даже при том, что у них были и морские и сухопутные границы) как прежде всего континентальные (сухопутные) державы. Их соответствующие проблемы безопасности исторически исходили от их сухопутных соседей. Великобритания, Япония, и Соединенные Штаты, с другой стороны, была островными государствами, ориентирующиеся на морскую мощь. Соединенные Штаты были квалифицированы как "остров", потому что у них не было никаких проблем безопасности на сухопутных границах с Канадой и Мексикой. Китай и Италия, с морскими и сухопутными границами, имели смешанную сухопутно-морскую ориентацию из-за их мирового и регионального местоположения.
Спайкмен питал слабую надежду на то, что великие державы построят эффективную систему коллективной безопасности. Существовавшая тогда система - Лига Наций –была неэффективной, поскольку она была “не в гармонии с основными географическими и политическими реалиями”12. Великобритания и Франция, например, рассматривали события в центральной Европе и Эфиопии совершенно по-разному с точки зрения перспектив безопасности. Для Франции центральная Европа была областью потенциально важных союзников против Германии, тогда как для Лондона регион был “отдаленной землей” “незначительного интереса.” Точно так же, для Великобритании итальянский контроль Эфиопии был потенциальной угрозой британским интересам в Красном море и в Судане, в то время как для Франции это означало “только довольно неприятного соседа вблизи относительно малозначащей колонии.”13
Государства, заключил Спайкмен, не могут игнорировать свою географию "каким бы квалифицированным ни было Министерство иностранных дел, и каким бы изобретательным ни был Генеральный штаб". Внешняя политика государства должна учитывать географические факторы. "Она может делать это умело или неумело, она может изменять их, но она не может их игнорировать. О географии не спорят. Она просто есть."14
Год спустя, на сей раз с Эбби Роллинзом, Спайкмен вернулся к вопросу о мировой политике в длинной статье в двух частях, озаглавленной "Географические цели во внешней политике." В этой работе изучены, исторически и географически, модели расширения государств. Спайкмен считает, что экспансионистское поведение государств должно рассматриваться за длительные периоды времени, поскольку такой масштаб времени позволяет избежать тенденции расценить войну или мир как нормальное состояние и показывает государства в их отношениях друг с другом, в их истинном свете, как борются организации власти".
"При прочих равных условиях", писал Спайкмен, "все государства имеют тенденцию к расширению".16 Это касается как морских так и сухопутных держав, и это привело к тому, что он назвал "сдвигами в балансе сил". "Сфера международной политики, " пишет он, похоже на поле сил сравнимых с магнитным полем. В любой данный момент имеются некоторые крупные державы, которые действуют в этой области поля сил в качестве полюса. Изменение в относительной силе полюсов или появление новых полюсов изменит поле и сдвинет силовые линии. ”17
Большая часть статьи описывает условия и исторические примеры того, как государства стремятся к расширению в конкретных стратегических географических условиях. Государства часто расширялись вдоль соседних долин реки, которая служила в качестве путей сообщения (Египет на Ниле, Месопотамия на Тигре и Евфрате, Китай на Хуан-хэ, США на Миссисипи и Миссури). Государства, не имеющие выхода к морю стремились получить доступ к морям и океанам (Вавилон и Ассирия искали доступ к Средиземноморью, балканские державы искали доступ к Адриатике, Россия искала доступ к свободным ото льда портам). Островные государства нередко расширялись, завоевывая соседние прибрежные районы (Великобритания и западное побережье Европы, Японии и восточное побережье Китая), и часто стремились контролировать морские пути из экономических и стратегических соображений (Великобритания, Япония, Голландия, Соединенные Штаты). Некоторые государства участвовали в том, что Спайкмен называет “периферическим и заморским расширением”, чтобы получить контроль над крайними или внутренними морями (греческий контроль Эгейского моря, римский контроль Средиземноморья, американский контроль Карибского моря). Наконец, государства расширялись, чтобы исправить, обезопасить или контролировать свои границы, часто с целью дальнейшей экспансии (Россия, Римская империя, Монгольская империя, Германия, Соединенные Штаты).
Мнения Спайкмена и Роллинза служили слабым утешением для тех, кто надеялся, что Лига Наций или какая-либо другая международная организация смогут обуздать экспансионистские тенденции гитлеровской Германии, Италии Муссолини или императорской Японии. “История свидетельствует о постоянном возрождении этих форм экспансии и повторяющихся результатах такого рода конфликтов”, писали они, “и нет никаких оснований предполагать или ожидать, что эти модели поведения государств внезапно изменятся или исчезнут в ближайшем будущем.”19
1 сентября 1939, спустя несколько месяцев после того, как вторая статья Спайкмена появилась в Американских Обзорах по Политологии, Германия, заключив тайное соглашение с советской Россией о разделе Восточной Европы, вторглась в Польшу, начав европейский этап Второй мировой войны. Два дня спустя, Великобритания и Франция соблюдая свои гарантии Польше, объявили войну Германии. Несколько недель спустя, Советский Союз вторгся в Польшу с востока, окончательно решив ее судьбу. 10 мая 1940, после промежутка времени, известного как “странная война,” Гитлер начал вторжение в Бельгию, Францию и страны Бенилюкса. Франция, имевшая наибольшую армию в Европе, капитулировала перед Германией в конце июня 1940. В течение следующего года Великобритания противостояла массированным бомбардировкам и тяжелым потерям на море, и фактически одна среди великих держав противостояла Германии и Италии. Ход войны был тогда преобразован тремя знаменательными событиями: вторжением Германии в советскую Россию в июне 1941, нападением Японии на американские силы в Перл-Харборе в декабре 1941, и последующим объявлением войны Гитлером против Соединенных Штатов.
С миром в состоянии войны, и Соединенными Штатами полностью воюющими в этой войне, Спайкмен в 1942 написал Стратегию Америки в Мировой Политике: Соединенные Штаты и баланс сил,20 мастерский анализ мировой политики и принципиальной стратегии США основанной на геополитическом реализме. Книга, объяснял он, предлагает “анализ положения нашей страны с точки зрения географии и государственной политики,” так, чтобы Соединенные Штаты могли “разработать принципиальную стратегию как для войны так и для мирного времени, основанную на следствии ее географического местоположения в мире. ”21
Спайкмен начал эту работу с описания анархического характера мировой политики. В отсутствие всемирного органа власти все государства борются прежде всего за самосохранение. “Основной целью внешней политики всех государств,” писал он, “является сохранение территориальной целостности и политической независимости.”22 Этот мир международной анархии приводит к бесконечной борьбе за власть среди государств.“Борьба за власть,” объяснял он, “идентична борьбе за выживание, и улучшение относительного положения державы становится главной целью внутренней и внешней политики государств. Все остальное вторично, поскольку в последней инстанции, только власть может достичь цели внешней политики.”23
Власть государства, считал Спайкмен, состояла из многих факторов, включая: размер и характер его территории и границ; его население; количество сырья, которым оно обладало и производило; его экономическое и технологическое развитие; стабильность его политической системы; его национальный дух; его военная мощь; сила и власть ее потенциальных врагов. Государственные деятели, писал он, должны сосредоточить свое внимание и энергию на достижении “цели власти.” Государства могут выжить, предостерегал он, “ только постоянной преданностью политике власти.” Это означало, согласно Спайкмену, что мораль играла только вспомогательную роль, если таковая вообще имеется, в национальной внешней политике. Он объяснял, что государственный деятель, который проводит внешнюю политику, может интересоваться ценностями правосудия, справедливости, и терпимости только до той степени, в какой они способствуют или не вмешиваются в цели власти. Они могут использоваться как инструмент морального оправдания запросов власти, но от них нужно отказаться в момент, когда их применение приносит слабости. Стремление к власти осуществляется не для достижения моральных ценностей; моральные ценности используются, чтобы облегчить достижение власти. 24
Государственные деятели, вместо этого, должны заботиться о глобальном балансе сил (власти). “Опыт показал,” писал он, “что в сбалансированной власти больше безопасности, чем в декларации добрых намерений.”25 Но, возвращаясь к своей предыдущей статье о расширении государств, Спайкмен отметил, что было немного случаев в истории, когда государства пытались ограничивать или сдерживать свою собственную власть. Вместо этого, объяснял он, “государства заинтересованы только в балансе, который в их пользу. Не равновесие, а наибольшая выгода является их целью. ”26 Баланс сил, по мнению Спайкмена, был не статичным явлением, а непрекращающимися, постоянно меняющимися отношениями между великими державами. “То, что является границей безопасности для одной страны,” писал он, “является границей опасности для другой, и один союз, поэтому, должен противостоять другому контрсоюзу, одно вооружение – другому контрвооружению в вечной конкурентной борьбе за власть. Так было во все периоды истории. ”27
Эта вечная конкурентная борьба за власть иногда прибегает к войне. “Есть тенденция рассматривать мир как нормальное состояние, а войну как ненормальное,” объяснял Спайкмен, “но это из-за интеллектуального замешательства, вызванного эмоциональной реакцией на войну. Война неприятна, но она является неотъемлемой частью государственных систем, состоящих из суверенных независимых подразделений (стран). Забывать об этой реальности, потому что войны неприятны, означает идти навстречу катастрофе.”28 Война в двадцатом веке, отмечал Спайкмен, велась в военном отношении, политически, экономически и идеологически. Другими словами, война двадцатого века была “тотальной войной.”
Основная часть “Стратегии Америки в Мировой Политике” состояла из детального и систематического анализа Спайкмена геополитического положения Соединенных Штатов в Западном Полушарии, в трансатлантической зоне, в транстихоокеанской зоне и в мире в целом.
Соединенные Штаты, отмечал Спайкмен, были доминирующей силой в Северной Америке и во всем Западном полушарии. Он рассказал об историческом процессе, согласно которому США выросли из тонкой полоски территории вдоль восточного побережья центральной части Северной Америки до континентального гиганта, контролирующего все земли в центре Северной Америки от Атлантического до Тихого океана. Американская экспансия была результатом войны, дипломатии, разведки, насильственного выселения коренных народов, относительно слабых соседей, благоприятного географического положения, и практичного использования соперничества европейских держав. Соединенные Штаты достигли своего “божественного предопределения” в Западном полушарии, отмечал Спайкмен “потому что никогда не было объединенной Европы, чтобы противостоять им и потому, что ни одно европейское государство никогда не получало достаточную свободу действий, чтобы бросить всю свою военную мощь в борьбу в [западном] полушарии.”29 Даже при том, что европейские великие державы были обеспокоены возрастающей мощью Соединенных Штатов, “они были по необходимости более обеспокоены балансом сил в Европе и их собственной территориальной безопасностью, чем соотношением сил на американских континентах.”30
В трансатлантической зоне, пишет Спайкмен, Соединенные Штаты геополитически были расположены по отношению к Европе так же, как Великобритания была расположена по отношению к евразийскому континенту. “Мы заинтересованы в Европейском балансе”, пояснил он, “так же, как у британцев есть интерес к континентальному балансу.”31 На протяжении веков, Великобритания выступала против любой силы, угрожавшей опрокинуть, или действительно опрокидывавшей равновесие сил на континенте. У Великобритании, перефразируя их великого министра иностранных дел и премьер-министра 19-го столетия лорда Палмерстона, не было никаких постоянных друзей и никаких постоянных врагов, только постоянные интересы.
Великобритания исторически закрепляла коалиции европейских держав, чтобы победить гегемонистские амбицииГабсбургов, Людовика XIV и Наполеона Бонапарта. В Первой мировой войне, однако, Европе потребовалась помощь неевропейской державы, Соединенных Штатов, чтобы предотвратить попытку Кайзера Вильгельма захватить континентальную гегемонию. В 1930-х и на ранних стадиях Второй мировой войны, отметил Спайкмен, Германия “разрушила властные устои политической структуры Европы.”32 Европа больше не являлась самодостаточной геополитической системой, способной сбалансировать саму себя.
Мало кто из американцев изначально понимал последствия для безопасности их страны того, что Хайо Холборн позже назвал, “политическим крахом Европы.”33 Спайкмен подробно излагает раннюю коллективную реакцию Америки на вызов Германии Версальскому соглашению, которое закончило Великую войну: изоляция, нейтралитет, и суждение, что Европа не наша забота. “Большинство нации,” писал Спайкмен, “казалось, считала, что единственная необходимая вещь - это сделать некоторые коррекции в нашей политике нейтралитета и устранить недостатки, которые вовлекли нас в последний конфликт.”34 Спайкмен отдает должное президенту Рузвельту за то, что он попытался пробудить у соотечественников понимание серьезных последствий для американской безопасности от управляемой немцами Европы, но американцы слишком медленно осознавали опасность.
Спайкмен не только осознал последствия для американской безопасности вызова Германии европейскому равновесию сил, но он был также знаком с немецкими геополитическими работами, изданными Карлом Хаусхофером и его коллегами в Мюнхенском Институте Геополитики. Спайкмен суммировал немецкое геополитическое видение следующим образом:
Европейский континентальный массив от Северного моря до Уральских гор будет организован на континентальной основе как экономическое сердце большого ‘жизненного пространства’ и основа военного потенциала для межконтинентальной борьбы за власть. Ближний Восток, который контролирует выходы к Индийскому океану и имеет нефть, от которой зависит европейская промышленность, будет объединен, экономически и политически, в форме полуавтономных государств, управляемых из Берлина. 35
Африка будет также экономически и политически управляемой Германией, и будет служить в качестве источника стратегического сырья и связующего звена с Южной Америкой через Атлантику.
Спайкмен заключил, что, если бы Германия утвердила свой контроль над континентом и победила Великобританию, это объединило бы экономические ресурсы всей Европы со свободным доступом к океанам, что привело бы к Западному Полушарию и Соединенным Штатам. При ситуации в мире 1942 года у Соединенных Штатов не было иного выбора, кроме как, еще раз “положить свою экономическую мощь, продукцию военных отраслей промышленности и людские ресурсы на весы европейской борьбы за власть.”36Американские экономические интересы и интересы безопасности в регионе, который Спайкмен называл “транстихоокеанской” зоной первоначально исходила из нашей аннексии Гавайев и нашей победы в испано-американской войне в 1898 году, из которых мы приобрели Филиппинские острова и Гуам. Годом позже, государственный секретарь Джон Хэй начал политику "открытых дверей", в которой Соединенные Штаты добивались равного коммерческого доступа в Китай и обязались уважать территориальную целостность Китая. Другими основными азиатскими державами были Россия и Япония, которые вступили в войну друг против друга в 1904-05 гг. Растущая роль Америки в Азии проявилась в том, что договор о прекращении русско-японской войны был заключен при посредничестве президента США Теодора Рузвельта.
Американские владения в Тихом океане и оффшорной Азии, так же как растущие коммерческие интересы в Китае, означали, что баланс сил в Азии также затрагивал американскую безопасность. Тогда как в Европе возрастающей силой была континентальная Германия, в Азии и на Tихом океане возрастающей силой была островная нация Японии. Спайкмен отметил, что во время Первой мировой войны, когда европейские державы и в конечном счете Соединенные Штаты были заняты немецкой угрозой в Европе, Япония усилила свое относительное положение в мире. После Первой мировой войны, Соединенные Штаты и Великобритания, на Вашингтонской Военно-морской Конференции, согласились провести демилитаризацию своих владений в западной части Тихого океана и соблюдать соотношение в военных кораблях десять к шести. Эти соглашения о контроле над вооружениями, в сочетании с большими Тихоокеанскими географическими расстояниями, согласно Спайкмену, “предоставлял Японии военно-морское превосходство в крайних морях между Азиатским материком и Tихим океаном и в западной части этого океана.”37
Япония сделала свое первое откровенное движение к достижению гегемонии в Восточной Азии и Tихом океане, вторгнувшись в Маньчжурию в 1931 г. и создав марионеточное государство Маньчжоу-Го. В 1937 г. Япония военной силой оккупировала северные области Китая. В 1940 г., после того, как Франция сдалась немцам, Япония ввела войска в Индокитай, и впоследствии заняла военно-морские и авиабазы во французской колонии. Затем Япония оказывала давление на голландскую Ост-Индию. Спайкмен объяснил, что все это означало для интересов безопасности США в Азиатско-Тихоокеанском регионе:
Если бы японцы смогли реализовать их мечту об империи, позиции Соединенных Штатов в мире был бы нанесен серьезный ущерб. Это привело бы к потере Филиппин, Гуама, и, вероятно, Островов Самоа. Это положило бы конец политике ‘открытых дверей’ в Китае и сделало бы нас зависящими от японской доброй воли для получения стратегического сырья [региона]. ‘Японская Большая Сфера взаимного процветания Восточной Азии’ будет означать окончательное разрушение баланса сил в транстихоокеанской зоне и будет иметь критические последствия для нашей силовой позиции в Западном полушарии. 38
Реакция Соединенных Штатов на агрессивные действия Японии, отметил Спайкмен, включало “убеждение, бартер, и угрозу применения силы.” “Наши ноты и протесты были хорошо написаны, убедительно аргументированы, и подкреплены непреложными принципами международного права,” жаловался он, “но на японцев … впечатления не производили.” “Лига [Наций] приняла резолюцию, осуждавшую Японию, и народ Америки провел митинги протеста,” отмечает далее Спайкмен, “но никакие действия не предотвратили высадку войск или бомбежку городов.”39
И только после оккупации Японией Французского Индокитая Соединенные Штаты использовали существенные экономические санкции в виде эмбарго на поставки нефти. Вместо того, чтобы подчиниться этому экономическому принуждению, ограничив свои имперские амбиции, Япония 7 декабря 1941 г напала на американские позиции на Филиппинах и в Тихом океане. Борьба за влияние в транстихоокеанской зоне разразилась в открытую войну.
Детали борьбы за власть в трансатлантических и пересекающих Тихий океан (транстихоокеанской) зонах были важны, но наиболее значащей частью “Стратегии Америки в Мировой Политике” был геополитический анализ Спайкмена положения Америки в мире в целом. Для этого анализа Спайкмен разделил земной шар на несколько геополитических областей, заимствуя понятия у британских географов Джеймса Фэйргрива и Хэлфорда Маккиндера, и у великого американского военно-морского историка и геополитика Альфреда Тэйера Мэхэна.4
Европа, Азия и Ближний Восток образуют великий континент Евразия. “Внутренней зоной” Евразии была “сердцевинная земля”, территория богатая ресурсами и рабочей силой, которая, утверждал Спайкмен, “могла развить экономику, достаточно сильную, чтобы поддерживать одну из наибольших военных машин двадцатого века.”41 Исторически кочевые всадники из внутренних глубин этой северо-центральной Азии неоднократно оказывали давление на Европу, Ближний Восток, юго-западную Азию и Китай. Как только Россия утвердила себя в “сердцевинной земле”, она стремилась “прорваться через кольцо окружения пограничных государств и достигнуть океана,” но “[г]еография и морские державы,” объяснял Спайкмен, “… постоянно мешали ей. ”42 В девятнадцатом веке российскому давлению из “сердцевинной земли” противостояла британская морская мощь в геополитической борьбе, известной как “большая игра.”
Спайкмен описал приморскую область вокруг Евразии как “большое периферическое морское шоссе мира.” Оно включало Балтийское и Северное Моря, крайние моря Западной Европы, Средиземное и Красное моря, Персидский залив, Индийский океан, крайние моря Дальнего Востока и Индокитая. Он назвал земли, расположенные между “сердцевинной землей” и морским шоссе “большой концентрической буферной зоной,” которая включала Европу, Персию и Ближний Восток, юго-западную Азию, Китай, Индокитай и Восточную Сибирь 43, Спайкмен отметил особую стратегическую значимость района Ближний Восток – Персидский залив - юго-западная Азия, поскольку он включает “большие нефтедобывающие регионы евразийского континентального массива и сухопутных маршрутов к сердцевинной земле. ”44
Положение Соединенных Штатов в мире, объяснял Спайкмен, во время Второй Мировой войны было в значительной степени рискованным, потому что Германия и Япония угрожали нарушить баланс сил в Европе и Азии, от которого зависела наша безопасность. Если Германия и Япония победят в войне, Соединенные Штаты, предупреждал Спайкмен, “будут тогда окружены двумя гигантскими империями, управляющими огромными военными потенциалами… Баланс сил за океаном [был бы] разрушен, и относительный потенциал власти двух больших континентальных массивов тогда изменит географическое окружение Западного Полушария в политическое ущемление Старым Светом.”45
При таких обстоятельствах, объяснял Спайкмен, Соединенные Штаты не имеют возможности отступать за океан для обороны Западного полушария. Океаны, из-за современной технологии и передовых средств навигации и связи, являются “не барьерами, а шоссе.” “Равновесие сил в трансатлантических и пересекающих Тихий океан зонах,” отметил он далее, “является абсолютной предпосылкой для независимости Нового Света и сохранения силового положения Соединенных Штатов. Нет никакой безопасной оборонительной позиции на этой стороне океанов. Защита одного из полушарий - не защита вообще. ”46В заключении к “Стратегии Америки в Мировой Политике” Спайкмен напомнил его читателям, что “конец войны не есть конец борьбы за власть. ”47 Он предостерег государственных деятелей союзников против полной ликвидации потенциала власти Германии и Японии. Он пророчески предупредил, что “российское государство от Урала до Северного моря не может быть большим шагом вперед по сравнению с немецким государством от Северного моря до Урала.”48 Аналогично, поражение Японии не должно означать полного устранения ее военной силы и “сдачи Западного Tихого океана Китаю или России. ”49 Китай, предсказал он, однажды будет “континентальной силой огромных масштабов,” и ее размеры, географическое положение, природные и трудовые ресурсы вынудят Соединенные Штаты на союз с Японией для сохранения азиатского баланса сил. 50
“Новый” послевоенный международный порядок “не будет отличаться от старого,” написал Спайкмен. “[М]еждународное сообщество будет продолжать работать с теми же самыми основными структурами власти.” Послевоенный мир будет “миром политики власти, в котором интересы Соединенных Штатов продолжат требовать сохранения баланса в Европе и Азии. ”51
В 1942 г и 1943 г Германия и Япония начали терпеть неудачи в войне. Британские и американские силы победили немцев и итальянцев в Северной Африке, вторглись в Сицилию и Италию, переломили ход сражении в Атлантике и в июне 1944 г вторглись в крепость Гитлера в Европе. Тем временем, советская Армия пресекла усилия Германии взять Москву, Сталинград и Ленинград и медленно теснила немецкую армию на запад. На Дальнем Востоке и Tихом океане флот Адмирала Нимица и армия генерала Макартура медленно отодвигали назад островные и морские границы японской империи.
Профессор Спайкмен продолжал преподавать в Йельском университете после публикации Стратегии Америки в Мировой Политике, и, согласно Фредерику Данну, он запланировал написать еще одну книгу, “в которой он разовьет далее свои взгляды на предмет силы в международных отношениях и на место геополитического анализа в формировании политики безопасности. “52 Он писал и читал лекции, которые были записаны стенографически, и сделал карты для иллюстрации лекций. Спайкмен, однако, вскоре после этого заболел и умер в возрасте 49 лет 26 июня 1943 года. Йельский Институт Международных Исследований решил выполнить план Спайкмена, издав книгу, основанную на лекциях, картах, примечаниях и корреспонденции Спайкмена. Хелен Р. Николл, которая была научным сотрудником Спайкмена в течение двух лет, была поручена подготовка и редактирование текста. Результат, названный “География мира” и опубликованный в 1944 году, является классическим в области геополитического анализа.53
Как указывает ее название, “География мира” была главным образом сосредоточена на геополитической структуре мира периода после Второй мировой войны. Она была написана и опубликована в то время, когда геополитический анализ обращает на себя все большее внимание в Соединенных Штатах. В 1942 году Роберт Штраус-Хуп, Андреас Дорпален и Ганс Вейгерт пишут интересные работы по немецкой геополитике54; энтузиаст авиации Александр Де Северский пишет “Воздушная мощь - путь к победе”; 55 а Джордж Реннер создал Географию Человека в Воздушном Веке.56 В том же году был переиздан геополитический шедевр Хэлфорда Маккиндера 1919 года Демократические Идеалы и Действительность, а год спустя (по иронии судьбы в том же месяце, что умер Спайкмен), статья Маккиндера, “ Круглая Земля и обретение мира,” в которой он обновил свою известную “теорию сердцевинной земли,” появилась в Иностранных Делах 57 Также в 1943 году, издательство Принстонского университета опубликовало “Творцы Современной Стратегии,” книги, отредактированнойЭдвардом Мидом Эрлом, который рельефно проанализировал геополитические работы Мэхэна, Маккиндера, Де Северского, и немецких геополитиков.58 В 1944 г Вейгерт и Вильялмур Стефэнссон отредактировали симпозиум (сборник) по политической географии, названный Компас Мира. 59
Геополитический анализ снискал признание и интерес, потому что Вторая мировая война подтвердила важность многих из идей и понятий, выраженных Мэхэном, Маккиндером, Спайкменом и другими. Государственные деятели, стратеги, и обычные граждане, наблюдающие и переживающие Вторую мировую войну, видели, как великие державы соперничали за контроль в Евразии; читали о немецко-советской борьбе за контроль над “сердцевинной землей;” узнали ценность морской мощи и авиации; и стали знакомы с географией земного шара. Действительно, американцы стали очень хорошо знакомыми с такими на вид крошечными кусочками земли в бескрайнем Тихом океане, как Тарава и Иводзима; с малоизвестными водными объектами, такими как Залив Лейте и Коралловое море; местами в пустыне, такие как ущелье Кассерин и Эль Готтар; прибрежные области Анзио и Нормандия; бельгийские города, такие как Малмеди и Бастонь; и европейские леса, такие как Хортген и Арденны. География Мира, поэтому, была своевременна и актуальна, поскольку лидеры Америки стремились сквозь туман войны разглядеть послевоенный мировой порядок.
“Основой всемирного планирования мира,” согласно Спайкмену, “должна быть мировая география. ”60 Американцы, отметил он, в прошлом, к нашей опасности, игнорировали геополитические реалии. География Мира включала пятьдесят одну карту, чтобы помочь визуализировать положение Соединенных Штатов в мире. Глобальные расстояния и воздушные сообщения между государствами, например, были отражены в “полярно- центрированной азимутальной равноудаленной карте. ”61 Спайкмен указал, что государственные деятели склонны рассматривать мир, как если бы их страна была в центре мира. Он представил примеры карт, с центрами в Берлине, Токио, Лондоне, и Москве. Он отметил, что самые традиционные мировые карты помещают Европу в центр, так как “именно из Европы политическое доминирование распространялось по миру и это было условием баланса или дисбаланса сил в Европе, который в значительной степени еще определял силовое положение государств во всем мире. ”62
Наиболее характерной картой в целях понимания относительного властного положения Соединенных Штатов в мире является карта с центром в Западном Полушарии. Эта карта выявила самый существенный геополитический факт о Соединенных Штатах: “наш континент находится между европейскими и Азиатскими центрами власти Старого Света и отделен от них океанскими расстояниями. ”63 Одно важное следствие нашего географического местоположения, отметил Спайкмен, это то, что мы можем оказывать влияние в Европе и Азии, а державы Европы и Азии могут достичь наших берегов, только с помощью морских и воздушных сил. Другое следствие нашего географического местоположения - то, что мы потенциально геополитически окружены евразийским континентальным массивом. Именно поэтому мы должны были бороться с Германией и Японией во Второй мировой войне. Как объяснил Спайкмен,
Самым существенным фактом … в ситуации, с которой мы столкнулись, когда в начале 1942 г Германия и Япония достигли значительной части своих целей, было существование политического союза между ними. Мы тогда столкнулись с возможностью полного окружения, когда мы могли бы оказаться перед объединенной силой целого евразийского континентального массива. Сила центров власти Восточного Полушария тогда пересиливала. Для нас было бы невозможно сохранить нашу независимость и безопасность. 64
Именно поэтому, Спайкмен пишет, “наша постоянная забота в мирное время должна состоять в том, чтобы никакой нации или союзу наций не позволить стать доминирующей силой в любой из двух областей Старого Света, из которого можно было бы угрожать нашей безопасности. ”65Возможно, самой важной главой в Географии Мира был анализ и критический разбор Спайкменом геополитического мировоззрения Маккиндера. Спайкмен ставил в заслугу Маккиндеру то, что он первым подробно изучил “отношения между сухопутной и морской властью в действительно глобальном масштабе. ”66 Маккиндер, уже в 1904 г, идентифицировал северно-центральное ядро Евразии как “главную область” или “сердцевинную землю” и рассмотрел этот регион, как потенциальное место для мировой империи. Он назвал прибрежные районы в Европе, Азии и Ближнем Востоке, который ограничивал Сердцевинную Землю “внутренним или крайним полумесяцем.” Остающаяся сухопутная площадь земного шара была островами, такими как Великобритания, Япония, Австралия, Северная Америка и Южная Америка, и Маккиндер разместил их во “внешний полумесяц” его геополитической карты.
Спайкмен принял географическую концепцию “Сердцевинной земли” Маккиндера, но он считал, что Маккиндер переоценил потенциал власти региона. Ключевой областью мировой политики была не “Сердцевинная земля”, а скорее прибрежный район, граничащий с “Сердцевинной землей” который Маккиндер назвал “внутренний или крайний полумесяц,” и который Спайкмен, в Географии Мира, переименовал в “Римленд” (“Периферия”). Спайкмен описал Римленд следующим образом:
Римленд (периферия) евразийского континентального массива должна рассматриваться как промежуточная область, расположенная … между сердцевинной землей и крайними морями. Она служит обширной буферной зоной конфликта между морскими и сухопутными силами. Смотря в обоих направлениях, она должна функционировать “амфибийно” и защищать себя на земле и море. 67
Римленд включал страны Западной Европы, Ближнего Востока, юго-западной Азии, Китая и Дальнего Востока. Эти страны, в сочетании с прибрежными островами Великобритании и Японии, располагали большими, чем Сердцевинная земля промышленными и людскими ресурсами, и обладали сухопутной и морской властью. Спайкмен отметил, что три наиболее недавних претендента на мировую гегемонию (Франция Наполеона, Германия кайзера Вильгельма, и Нацистская Германия) все появились из Римленда. В каждом случае это была коалиция держав из Римленда, прибрежных островов, Сердцевинной земли и Северной Америки (в последних двух случаях), которая побеждала самую сильную власть Римленда.
Большой угрозой американской безопасности, предупреждает Спайкмен, “была возможность того, что области римленда евразийского континентального массива будут управляться единой властью.”68 Именно поэтому, писал Спайкмен, известное изречение Маккиндера о контроле Сердцевинной земли, приводящего к управлению миром, должен быть изменен на: “Кто управляет римлендом - правит Евразией; кто правит Евразией - управляет судьбами мира.”69
Спайкмен предсказал, что в послевоенном мире Китай превратится в доминирующую силу на Дальнем Востоке, в то время как советская Россия будет самой сильной сухопутной властью на континенте. Германия должна была быть уравновешена Францией и Восточной Европой (включая Россию), в то время как Соединенные Штаты и Великобритания должны сохранить свой морской и воздушный доступ к Евразии. Зоны сражений Второй мировой войны - области Римленда Европы, Ближнего Востока, и Дальнего Востока - продолжают быть областями самого большого стратегического значения в послевоенном мире. “Именно отношения мирного времени между факторами власти в этих регионах,” объяснял Спайкмен, “обеспечат или ухудшат безопасность мира вообще и Западного Полушария в частности.” Эти геополитические факторы означают, что Соединенные Штаты “обязаны защищать свою позицию, удостоверяясь, что никакой подавляющей власти не будет позволено сформироваться в этих областях. ”
Хотя Спайкмен часто характеризуется, до некоторой степени, как главный критик геополитических теорий Маккиндера, суть их взглядов на мироустройство, как отметил Колин Грей, показывает общую геополитическую перспективу для Соединенных Штатов.71, Хотя эти два теоретика отличались во взглядах на потенциалы власти определенных геополитических регионов на евразийском континентальном массиве, оба признали, что дисбаланс сил в Евразии угрожает безопасности Великобритании и Соединенных Штатов. У Маккиндера конечно не было бы никаких возражений по поводу заключения Спайкмена в Географии Мира о том, что “Соединенные Штаты должны признать еще раз и навсегда, что конфигурация власти в Европе и Азии представляет для них постоянный интерес как во время войны, так и во время мира.”72
Появление Советского Союза в качестве следующего претендента на мировую гегемонию, после Второй мировой войны показало, что структура послевоенного мира больше соответствовала теории “Сердцевинной земли” Маккиндера, чем теории “Римленда” (Периферии) Спайкмена. Однако центральные фронты холодной войны были регионами Римленда (Периферии) Западной Европы, Ближнего и Дальнего Востока. Действительно, чтобы успешно нанести поражение базирующейся на Сердцевинной земле власти советов, Соединенные Штаты возглавили и закрепили великую коалицию, которая включала главные державы Римленда (Периферии) и прибрежные островные державы Великобритании и Японии. Американская послевоенная политика, поэтому, извлекла выгоду из геополитического анализа как Маккиндера, так и Спайкмена.
Геополитический анализ Спайкмена применим к миру двадцать первого столетия, потому что он сосредоточился на постоянных и устойчивых особенностях международных отношений. Соединенные Штаты в настоящее время - доминирующая мировая держава, и сосредотачивает свои непосредственные усилия по обеспечению безопасности на нанесении поражения нетрадиционному вызову Исламских террористов и противостоянию усилиям стран-изгоев получить оружие массового поражения. Начиная с падения Советской империи в 1989-91 гг, не появился никакой равный конкурент, чтобы бросить вызов геополитическому первенству Америки. Все же, как и рекомендовал Спайкмен более шестьдесяти лет назад, Соединенные Штаты все еще активно участвуют в балансе власти в Европе, Ближнем Востоке и Азиатско-Тихоокеанском регионе. Сохранение геополитического плюрализма Римленда Спайкмена по-прежнему является жизненно важным интересом Соединенных Штатов.Фрэнсис Семпа
Перевод: Пхакадзе Натия, кафедра социологи международных отношений МГУ.
Ссылки
1. Николас Дж. Спайкмен, Социальная теория Георга Зиммеля (Piscataway, NJ: Transaction Publishers, 2004). Впервые опубликовано в прессе Чикагского университета в 1925 году.
2. Вступительное слово Фредерика С. Данна к Географии Мира Николаса Дж. Спайкмена, "(New York: Harcourt, Brace и компания", 1944), с. IX.
3. Николас Дж. Спайкмен, "География и Внешняя Политика I ", American Political Science Review, Vol. XXXII, № 1 (февраль 1938), с. 29.
4. Там же., С. 29.
5. Там же., С. 32, 33.
6. Там же., С. 34, 36, 39.
7. Там же., С. 40.
8. Там же., С. 40.
9. Там же., С. 45.
10. Там же., С. 43.
11. Николас Дж. Спайкмен, "География и Внешняя Политика II," American Political Science Review, Vol. XXXII, № 2 (апрель 1938), с. 214.
12. Там же., С. 228.
13. Там же., С. 229.
14. Там же., С. 236.
15. Николас Дж. Спайкмен и Эбби А. Роллинз, "Географические Цели во Внешней Политике I,” American Political Science Review, Vol. XXXIII, № 3 (июнь 1939), с. 391.
16. Там же., С. 394.
17. Там же., С. 395.
18. Николас Дж. Спайкмен и Эбби А. Роллинз, "Географические Цели во Внешней Политике II," American Political Science Review, Vol. XXXIII, № 4 (август 1939), с. 602.
19. Там же., С. 611.
20. Николас Дж. Спайкмен, Стратегия Америки в Мировой Политике: Соединенные Штаты и баланс сил (New York: Harcourt, Brace и компания ", 1942).
21. Там же., С. 8.
22. Там же., С. 17.
23. Там же., С. 18.
24. Там же., С. 18.
25. Там же., С. 20.
26. Там же., С. 21.
27. Там же., С. 24.
28. Там же., С. 25.
29. Там же., С. 66.
30. Там же., С. 66.
31. Там же., С. 124.
32. Там же., С. 114.
33. Хайо Холборн, Политический крах Европы (New York: Alfred A. Knopf, 1966).
34. Спайкмен, Стратегия Америки в Мировой Политике, c. 126.
35. Там же., С. 121.
36. Там же., С. 128.источник - http://konservatizm.org/konservatizm/geopolitika/090410213813.xhtml
katehonФилософские Чтения: Рене Генон
lordglykПродолжая тему классиков
- 15 комментариев
katehonМистер Трололо - Звезда советской эстрады порвал Интернет
- 3 комментария
blacklord2008Старый, добрый Brooklyn Bounce... Как давно это было...
- 6 комментариев
MeDiYMComedy Club. Гавр - Танчики
- 4 комментария
