−5
большая тёрка
Большая Тёрка / Мысли /
взгляд оттуда
katehon
Эпистемология в картинках
katehonРусскую литературу читают от нечего делать
- 4 комментария
katehonВис Виталис - Прекрасное далеко
katehonДемократияб
katehonВис Виталис feat. Тайлер - Знамения
katehonКак развлекались наши солдаты на войне. Видео
Порой, читая перестроечных горлопанов‑демагогов (куда недавно и н.с. михалков угодил), неизбежно охватывает чувство всеобщей подлости нашей истории...
Только вот таких, неинтересных для зомбоящика, но эмоционально живых, честных и неозлобленных на жизнь ветеранов всё же больше. А зомбоящику неинтересны нормальные, гармоничные и уравновешенные люди — это же скучно. Им вход в эфир заказан.
Правило шоу‑бизнеса: «Вход только для моральных уродов, девиантов всех мастей, надломленных жизнью, лицемеров, выдающих себя за типа „совесть нации“, с аномальным поведением и расщеплённым сознанием, и т.д. Ну или хотя бы с придурью.»
katehonЗагадка Распутина
katehonОсобое мнение - 29.09.2010: Александр Проханов
- 7 комментариев
katehonБремя новостей - Дубиной по башке или Волшебный пендель !
katehonГлавная цель Человека
katehonВласть паразитов
- 1 комментарий
katehonПризрачно всё
- 3 комментария
katehonКак учат математике в китае
- 8 комментариев
katehonРоссии пора оскалить зубы
- 1 комментарий
katehonА.Градский - Как молоды мы были
- 2 комментария
katehonМатериализм потерпел поражение
katehonСОН СМЕШНОГО ЧЕЛОВЕКА
katehonСоветская оккупация
katehonСредний класс: обратный отсчет запущен
Какое будущее ждет «середняков» после кризиса?
.jpg)
Мысль о том, что «середняки» — гаранты стабильности государства, не нова. Еще Аристотель, считавший идеалом умеренность, то есть среднее между излишеством и недостатком, полагал наиболее устойчивым государственным устройством то, где большинство людей имеет средний достаток: «средний достаток из всех благ всего лучше». При этом и он, и другие древние мыслители понимали средний класс как тех, кому не хочется отнять богатство у других и на чью собственность другие не посягают. Расцветом среднего класса в нынешнем понимании стал XX век в развитых западных государствах.Однако новое столетие может оказаться для него не таким радужным — нынешний экономический кризис уже ударил именно по этой социальной группе, а некоторые исследователи полагают, что в глобализированной экономике среднему классу вообще нет места и его накачанный кредитами фантом скоро исчезнет. И уж точно можно утверждать, что еще живой и здравствующий средний класс, как в России, так и на Западе, весьма далек от состояния стабильности и умеренности, о котором писали древние философы.
Проблема идентификацииВ России споры о том, по каким же критериям можно отнести граждан к среднему классу, не утихают последние десять лет, и конца им не видно. Отличительная черта этих дискуссий — безуспешные попытки увязать с уровнем доходов некие политические пристрастия, но наш средний класс, как и управляющая им невидимая рука рынка, — невидимка в обоих смыслах.
ЧИТАТЬ ДАЛЕЕ...Государственная статистика к нему причисляет граждан с доходом не ниже 200 у. е. в месяц, столичные исследователи (например, в февральском обзоре журнала «Эксперт») ставят планку на уровне от 16 до 66 тыс. рублей в месяц, а уж с политическими взглядами разброс еще выше. Недавно опубликованная в журнале «Однако» статья, посвященная исследованию ВЦИОМ о классе потребителей (см. «Россияне 2.0: продвинутая версия», «Однако», 2010, №8), показывает, что материально успешные россияне полностью аполитичны и объединяет их лишь стиль потребления. В то же время президент и премьер не устают повторять, что средний класс — их главный объект внимания, ждущий стабильной и сильной государственной власти, и опора правящей партии, а Евгений Гонтмахер утверждает, что без желания отстаивать свои гражданские права средним классом россияне, даже прошедшие планку по количеству у. е., называться не могут.
Тем интереснее, что и за океаном, в США, где средний класс — традиционный адресат президентских речей и государственной риторики, в последнее время понимание того, что же этот феномен из себя представляет, вызывает все больше дискуссий. Из России «американская мечта» выглядит вполне определенной, а вот сами американцы в этом уже не так уверены. Согласно исследованиям Pew Research Center докризисного 2008 года, половина американских граждан идентифицировала себя как средний класс, а U.S. Census Bureau называло цифру медианного дохода для средней семьи из четырех человек в 51 тыс. долларов. Но как далеко вверх и вниз «расползается» эта медиана? Одни исследователи называют отрезок 30—100 тыс. долларов, другие — от 20 тыс. до 200 тысяч. Журнал Businessweek в конце 2008 года писал о неразберихе с пониманием вопроса даже на уровне конгресса США — так в 2007 году службой Congressional Research Service был опубликован доклад «Кто является средним классом?», опиравшийся, с одной стороны, на цифры U.S. Census Bureau (от 19,178 до 91,705 долл.), а с другой — на социологические опросы University of Chicago’s National Opinion Research Center, показавшие, что только 3,3% населения относят себя к «верхнему» классу, то есть имеют доход выше 200 тыс. долларов. В итоге в « середняки» попали и те, кто живет более чем скромно, и вполне состоятельные люди. Официальное государственное определение — доходы, превышающие уровень бедности в два — шесть раз.
Но и сама абсолютная величина дохода мало что говорит о «классовой» самоидентификации доходополучателя и о том, в какую подгруппу среднего класса попадает человек — как пишет автор Businessweek, «доход в 100 тыс. долларов в Нью-Йорке едва ли позволит вам приобрести небольшую однокомнатную квартиру, и вы будете чувствовать себя куда более «средним», чем с 75 тысячами годового дохода в Огайо».
.jpg)
Лучше уже былоОбраз идеального среднего класса отсылает к послевоенному экономическому подъему в США. Миллионы простых американцев смогли позволить себе приобретение собственного дома — если в 1944 году было построено 114 тыс. новых домов, то уже в 1950 году эта цифра достигла 1,7 млн. А потом наступил автомобильный бум, стало доступным разнообразие бытовой техники, а в конце пятидесятых появились кредитные карты, число которых за следующие десять лет достигло 100 млн штук.
Главная черта современного американского среднего класса, как пишет журнал Time, — купленное в кредит жилье: «Они выплачивают ипотеку, окончили колледж, работают как специалисты-профессионалы или управленцы и получают от 30 до 100 тыс. долларов в год. Хотя раньше было принято считать местом жительства таких людей пригороды и маленькие городки, сегодня средний класс скорее можно найти в больших мегаполисах, 70% из них имеют дома кабельное телевидение, два или больше автомобиля на семью. 2/3 пользуются высокоскоростным Интернетом, а 40% имеют плоский ЖК-телевизор. У «средних американцев» по несколько кредитных карт, они приобретают немало предметов роскоши, но по-прежнему считают, что другие могут позволить себе больше, чем они». Однако эти люди далеки от радужных взглядов на жизнь. Уже к концу 70-х опросы общественного мнения показывали растущее число представителей среднего класса, утверждавших, что уровень их жизни становится хуже. Последним всплеском оптимизма был 1997 год, расцвет дот-комов, когда 57% опрошенных от меча ли, что чувствуют впереди большие перспективы. В 20 08- м половина «среднеклассовых» американцев в этих опросах заявили, что никакого прогресса в уровне жизни и заработка у них нет, а 31% считают, что стали жить хуже, чем пять лет назад. А в 2009 году появилось множество сообщений в американских СМИ о том, что уже миллионы представителей среднего класса не отказываются от благотворительных талонов на бесплатные продукты.
То, что средний класс под угрозой, с началом кризиса стало понятно всем. Один из американских телеканалов в конце 2008 года запустил проект под названием «Как близко вы подошли к тому, чтобы перестать быть средним классом?» (How Close Are You to Falling Out of the Middle Class?). Помимо количественных рамок (доход от 40 до 100 тыс. долларов в год) участникам предлагалось оценить свое положение по четырем другим критериям, разработанным специалистами проекта Demos в Institute on Assets and Social Policy at Brandeis University (см. таблицу). Чтобы не попадать в группу риска и не покинуть границы среднего класса, домохозяйство: а) должно быть в состоянии продержаться автономно (оплачивать счета и жить на уровне сниженного на четверть потребления) при исчезновении источника доходов от 3 до 6 месяцев; б) после оплаты всех счетов и покупок в неделю должно оставаться не менее 100 долларов накоплений (около 5 тыс. долларов в год), а оптимальным является накопить в конце года сумму, равную 10% дохода; в) оплата ипотеки должна составлять около 20%, но не более 30% от дохода; г) у всех членов семьи без исключения должна быть медицинская страховка. Также может быть добавлен пятый критерий — уровень образования, если в наличии есть лишь оконченная школа и не более того, шансы утратить финансовое благополучие также возрастают.
Исследователи проекта Demos считают, что в группу рискующих утратить принадлежность к среднему классу семей, то есть не способных утвердительно ответить на три из пяти указанных пунктов, с каждым годом попадает все больше американцев. Еще до начала кризиса в 2000 году 71% «среднеклассовых» (около 19 млн семей) был на этой грани, в 2006 году это уже было 76% (23 млн семей). И без всякой дальнейшей статистики понятно, что за последние несколько лет ситуация только ухудшилась. И хотя специалисты спорят о цифрах финансовых потерь, главное, что утратили американцы, — это стабильность и уверенность в завтрашнем дне.
Еще более резкие оценки дает американский эксперт Уилл Марр. «Реальные доходы людей в США не растут уже 35 лет. Среднестатистический молодой человек 25—34 лет получает на 17% меньше, чем его отец в том же возрасте. За последние 25 лет доход верхних 20% популяции вырос на 75%. Доходы всех остальных либо упали, либо стоят на месте. Среднее американское домохозяйство получает на 2 тыс. долларов меньше реального дохода в год, чем в 1975 году!» Марр не просто критикует действия американской администрации и гигантов Уолл-стрит. Он проводит интересную параллель с истоками американской государственности, вспоминая экономические установки Томаса Джефферсона, писавшего, что опасность для свободы граждан США будет исходить от роста неравенства и появления новой богатой аристократии. Опасался неравного распределения богатств и их аккумуляции в руках немногих и Джеймс Мэдисон. Марр убежден, что сегодня, когда за чертой бедности оказались более 12% американцев (график 1), опасения отцов-основателей стали реальностью, хотя те не были ни коммунистами, ни социалистами. На месте общества равных возможностей в начале XXI века появилось общество богатых, которые богатеют, и бедных, которые беднеют, хотя пока еще называются средними.
.jpg)
Вечные должникиКак у экспертов могут получаться такие мрачные выводы, если статистика показывает, что средние реальные доходы американцев за последние 40 лет в абсолютных величинах росли (график 2)? Для этого надо сравнить этот график с другим, показывающим рост долгов домохозяйств (график 3). Картина становится ясной сразу — тогда как доходы росли, но крайне незначительно, долги нарастали как снежный ком. В результате уровень задолженности среднего американского домохозяйства с начала 2000-х годов стал устойчиво превышать уровень годовых доходов и продолжал расти почти экспоненциально (график 4). Может быть, граждане США, что называется, «заелись» и погрязли в сверхпотреблении? Нет, как утверждают специалисты Bank of America в своем исследовании, опубликованном в августе 2009 года, за сверхпотребление средний класс больше не отвечает. На семьи с низким доходом, которых, по их данным, 40% в общем населении США, приходится 12% общего американского потребления, на средний класс (50% населения) — 46%, а за оставшиеся 42% потребления отвечают те самые «сверхбогатые». Средний класс берет кредиты на жилье, учебу детей, медицинские страховки. Так, стоимость обучения в колледже в среднем с 2002 по 2006 год возросла на 44%.
На конец 2008 года, согласно данным Federal Reserve Bank of Boston, на одного американца приходилось по 3,5 кредитные карты. Не отстают и европейцы. Так, в Британии количество кредитных карт превышает численность населения, и с точки зрения персональных долгов страна находилась еще до кризиса, в 2006 году, в более шатком положении, чем, например, Аргентина. Британцы в среднем имеют кредитный долг вдвое больший, чем у континентальных европейцев.
В то время как россиян активно убеждают пользоваться «цивилизованной» услугой потребительского и ипотечного кредитования, в цивилизованной Британии появилось выражение Impoverished Professional — то есть «обнищавший профи», тот самый успешный представитель среднего класса, который набрал столько кредитов, что даже манипуляции с многочисленными кредитками и «кредит, чтоб погасить кредит» не помогают. При этом такие люди не отказываются от привычных признаков успешности — хорошей парикмахерской, вечера в ресторане, дизайнерской одежды. Пока не исчерпаются все кредитные лимиты. У этой группы населения нет не только накоплений, напротив, по сути, при довольно высоком уровне жизни и потребления весь подобный средний класс — тотальный банкрот.
.jpg)
Кто уничтожает средний класс?Ответ простой — глобализация. Когда Аристотель писал о том, что средний достаток лучше всего, он имел в виду — для государства. Когда Томас Джефферсон призывал американцев избежать нового сословного расслоения, он думал о будущем государства. Средний класс действительно является опорой, гарантом стабильности и движущей силой экономики — но в рамках понятия национального государства. Если нет относительно суверенной экономики, эти «крепкие середняки» никому не нужны — им ведь есть что терять, они готовы за это в определенных обстоятельствах бороться, а главное — тот средний класс, который еще не увяз в долгах, был относительно независимым. Человек, у которого есть свой дом, накопления, которые позволят автономно «продержаться на плаву» в течение месяцев, а то и лет, профессия, семья, устоявшийся образ жизни и та самая добродетель древних — умеренность, — довольно сложный объект для манипуляций. Ему свойственен здоровый консерватизм, он не сидит на долговом крючке и не бежит за призрачной морковкой бесконечного роста доходов. Посмотрим правде в глаза — такого среднего класса становится в западных странах все меньше, если он вообще еще остался.
С усилением процессов глобализации слабеют национальные экономики, но это означает вовсе не только кризисы национальных валют или проблемы промышленных предприятий. Для тех самых «средних» это будет означать конец эры их благополучия. Средний класс «укоренен» в своей стране, не так мобилен, как дешевая рабсила. А поддерживать потребительскую гонку гораздо больше способны пойманные в кредитную ловушку и при этом рвущиеся к повышению уровня жизни «предсредние».
Благополучие станет прерогативой «высшего класса», новых богатых, финансовых феодалов — названий можно придумать множество, но суть одна. Нарастание неравенства (а с каким упоением многие у нас в России не устают повторять фразу о том, что люди, мол, изначально неравны!) больнее всего ударит именно по тем, кто еще недавно чувствовал себя максимально уверенно — успешным специалистам-профессионалам, управленцам средней руки, квалифицированным рабочим. Богатые будут богатеть еще больше, но бедным беднеть дальше уже некуда, беднеть будут те, у кого еще остался «жирок».
Когда такие теоретики постиндустриализма, как Дэниел Белл или Питер Друкер, писали о наступающей новой эре, они уверенно говорили о том, что это будет эра класса профессионалов, «работников знаний», формирующих «техноструктуру» организаций. Расцвет и достаток тех, кто может и хочет творчески и активно трудиться. Но уже в нынешней реальности эти люди больше озабочены тем, как оплатить свои счета, не остаться за бортом успешной жиз ни и не стать никому не нужным отработанным материалом. А с перемещением огромных дол гов мировой финансовой систе мы на плечи госбюджетов та ких профессионалов, скорее все го, ждет впереди инфляция, ужесточение кредитной политики банков, возможное снижение зарплат, дефицит качественных рабочих мест. И рассчитывать на помощь государства будет куда сложнее — о сокращении социальных программ говорит сегодня не только главный европейский банкрот — Греция. О таких намерениях заявляют уже даже руководители лидирующих стран ЕС (например, канцлер Германии Ангела Меркель), не говоря уже о «слабом звене» Евросоюза — Португалии, Испании, Италии.
Похоже, мы являемся свидетелями того, как все более зримыми становятся внутренние разрушительные противоречия постиндустриализма, который запустил и создал теорию глобализации, а последняя, в свою очередь, пошла вовсе не по пути светлого информационно-технократического прогресса. И если альтернатив нынешней системе не будет найдено, то мы еще увидим, как представители среднего класса из равноправных партнеров государства и бизнеса превратятся в «новых маргиналов», вынужденных в гонке на выживание играть по чужим правилам.
А что же российский средний класс? Есть ли он вообще? Как кризис может сказаться на его судьбе? Разговор на эту тему мы продолжим в следующей статье.
Автор: Маринэ ВОСКАНЯН
источник - http://odnakoj.ru/magazine/yekonomika/srednij_klass_obratnxj_otschet_zapyshcen/
katehonЗАДОРНОВ о ПУТИНЕ, ФСБИЛАХ и пЕДРОСАХ
katehonЖизнь внутри клетки
katehonИсраэль Шамир: Убить в себе еврея может каждый
В продолжение старой темы http://www.cn.ru/terka/post/2994991/...
Очень интересный, по-журналистски профессионально сделанный, взгляд на ситуацию на Ближнем Востоке от журнала "Русский репортёр". Исраэль Шамир (http://israel-shamir.livejournal.com/), кстати, наш земляк - новосибирец.
.
Исраэль Шамир (http://ru.wikipedia.org/wiki/Шамир,_Исраэль) — одиозная фигура в израильской политике. Но сам по себе радикализм — не повод. Шамир — культовый литератор, уникальный переводчик между еврейской и русской культурамиМы с Шамиром сидим в кафе в Рамалле. С нами палестинский профессор Гасан Абдалла и его французская жена.
— Мы с Гасаном всегда спорим, — смеется Шамир. — Он не любит ХАМАС, а мне он нравится.
— ХАМАС?!!
— Да мне вообще нравятся верующие: хорошо, когда люди думают о душе. ХАМАС заботится о людях, делает много хорошего — школы, больницы. Они не коррумпированы...
Тут француженка вспоминает, что книги Шамира запрещены во Франции за антисемитизм.
— Вы правда ненавидите евреев?
— Да нет, конечно. Просто мне кажется важным убить еврея в себе...
Я много лет то тут, то там слышал про Исраэля Шамира, но в образ эти сведения не складывались. Советский диссидент, борец за право евреев на выезд в Израиль, израильский спецназовец, военный корреспондент во Вьетнаме, переводчик великого еврейского писателя Шмуэля Йосефа Агнона, тончайший знаток иудаизма, японист, колумнист русофильских газет «День» и «Завтра», лидер израильских ультралевых, выступающий за демонтаж еврейского государства, самый известный в мире израильский публицист, автор нового русского перевода «Одиссеи». Казалось, это какие-то разные Исраэли Шамиры — может, однофамильцы.
Но по телефону отвечает конкретный Шамир — хриплый, веселый и расслабленный: «Потрепаться про Палестину? А я туда завтра еду, присоединяйтесь».
Он подбирает нас на трассе Тель-Авив — Иерусалим и оказывается низеньким, коренастым, загорелым шестидесятилетним мужичком. Похож скорее на араба, чем на еврея. Глаза веселые, очень живой, дружелюбный — но себе на уме.
— Сначала заедем в Иерусалим, я вам кое-что покажу...
Исраэль Шамир на Храмовой горе, у мечети Аль-Акса — святыни, за которую воюют иудеи и мусульманеМимо тянутся скучные типовые городки. За десять лет, что я тут не был, Израиль очень изменился. Раньше было ощущение, что ходишь по фанерным декорациям, наспех выстроенным на Луне. Шаг в сторону — и из театра людской жизни попадаешь в древнюю пустыню, где бродили со своими стадами пророки. Чувствовалось, что стране всего пятьдесят лет — мгновение в истории этой земли.
Теперь это свежее чувство исчезло, все позастроили. Население сильно выросло, город поглощает равнину: весь Израиль-то — сорок километров в ширину. В городках — лес многоэтажек. Здесь стало как-то обычно и скучно.
Но хайвей несется в гору, мимо начинают мелькать сизые каменистые холмы — и вдруг я их узнаю: в их форме словно звучат строки Библии. Удивительно, но в тексте каким-то образом запечатлелся этот рельеф. Обычные вроде горы, но глядишь — и совершенно ясно, что Библия была написана здесь.
— Вы, наверное, самый известный антисионист — а начинали сионистом.
— Да, по молодости был большим антисоветчиком. Ну, знаете, в 60х был большой душевный подъем, надежды, что что-то изменится, жизнь пойдет дальше. Конечно, занимались всякой диссидентурой, я дружил с Сашей Даниэлем, Вадиком Делоне. Но все это закончилось с вводом войск в Чехословакию в 1968м. Это был ужасный облом. Я жил в Новосибирске, помню, мы с другом, Степой Пачиковым (в будущем — одна из ключевых фигур российского софтверного бизнеса. — «РР»), ходили ночью по Академгородку и писали на стенах: «Руки прочь от Чехословакии!». Все надежды рухнули, но народ был энергичный, а я-то особенно, — мы все бросились искать другие дела. И тут как раз появился на горизонте сионизм. Тоже было интересно: подполье, кружки иврита. Были явки, приезжали евреи со всего Союза — из Грузии, с Украины, из Прибалтики, Бухары, все такие разные, узнавали друг о друге. В лесах собирались, на Рижском взморье, на одесском Лимане. Сидели у костра, пели еврейские песни, рассказывали басни про героическую борьбу. Было очень весело. Это было очень жизнерадостное движение — в отличие от диссидентов, которые пили «за успех нашего безнадежного дела». А там были ясные, осуществимые цели, и от этого был оптимизм.
В Рамалле с палестинским единомышленником профессором Гасаном АбдаллойЗнаете, что я в этом нашел? Это же были 60е, молодежь везде увлекалась национально-освободительной борьбой, грезила Вьетнамом, Кубой. Потому что там была простая, очевидная справедливость. Им тоже хотелось быть в джунглях, среди партизан — или хоть помитинговать в их поддержку. А тут тоже получалась такая борьба, только еще оказывалось, что ты сам вьетнамец.
— А как вы стали спецназовцем?
— Ну, я приехал, меня встретили замечательно. Все тут было сказочно: евреев из России были единицы, все носились со мной, как дурень с писаной торбой. Ну а когда к человеку хорошо относятся, хочется дать больше. Я тогда в армию пошел. Армия мне понравилась, получил очень много удовольствия. Служил в замечательных десантных частях, у нас были такие красные ботинки, я ими очень гордился. Да и физически очень полезно побегать по горам.
Ну а потом война началась — война Судного дня,
с Сирией и Египтом. Война — это тоже, знаете, красиво и интересно. Война — вещь увлекательная, мощь, стихия. Мальчишки любят такие вещи. Здорово это — бегать, стрелять. И задачи у нас интересные были — это достоинство десантных частей. Например, забросили глубоко в тыл, фиг знает куда, на дорогу Суэц — Каир, отрезать снабжение египтян. Сидим: с одной стороны прут танки, с другой — пехота. Интересно! Помню, когда в первый раз попал под артобстрел, подумал: «Это же ведь они, дураки, и попасть по нам могут! Что они, не видят, что ли, нас?» Конечно, грустно, что люди гибнут, но на войне как-то по-другому к этому относишься. В общем, очень мне понравилось. Потом я демобилизовался, но хотелось еще. Я тогда уехал во Вьетнам, Лаос, Камбоджу — военным корреспондентом. Хотя, конечно, другая война, и журналистом быть гораздо легче, чем солдатом.
А с другой стороны, именно в армии я увидел Палестину. Помню, бегал на тренировке по лагерю, а за колючей проволокой крестьянин с сохой боронил землю вокруг масличных деревьев. И так я ему завидовал! Мне ужасно захотелось тоже родиться тут, на склоне холма, среди коз, у виноградника.
ЛифтаМашина карабкается в гору, на которой раскинулся Иерусалим. Но Шамир вдруг паркуется где-то на автостраде, среди бетонных развязок. По пыльной тропинке мы спускаемся в ущелье и видим заброшенную арабскую деревню.
— Вот причина того, что происходит в Газе. Это Лифта, жителей выгнали в сорок восьмом и не позволили вернуться. Таких деревень четыреста пятьдесят. Большинство их снесли бульдозерами и засадили лесом, чтобы и следа не осталось. Газа — это дети и внуки жителей, согнанных отсюда.
Деревня красивая, по склонам раскиданы роскошные каменные дома арабской архитектуры. Заходим — пусто, копоть и дыра в потолке.
— Военные проломили крыши, чтобы люди не вернулись. Сразу после войны жители стали просачиваться в родные места, их отлавливали и расстреливали или высылали. Даже тем, кто убежал в соседний город, вернуться не разрешили. Поля и сады объявляли военным районом, не разрешали обрабатывать, а потом конфисковывали как необрабатываемые.
Мы вылезаем на крышу красивого старинного дома. Отсюда видна вся мертвая деревня. На холмах вокруг уже торчат иерусалимские новостройки. А тут странный кусок вечного сорок восьмого года.
— Я слышал, что палестинцы ушли сами, надеясь вернуться, когда арабские армии скинут евреев в море.
— Да, израильтяне шестьдесят лет талдычат эту бессмысленную мантру. Убежали они, как все беженцы, от войны, жизнь спасали. Какая разница, на что они там надеялись? Евреи же не спросили их, когда основали тут свое государство. Это что, основание отнять у них дом? Сионисты считали Палестину пустой — то, что тут жили полтора миллиона человек, их не смущало. Когда палестинцы убежали, они очень обрадовались: это им и было надо. Главный израильский аргумент: война с арабами вечна, неизбежна, они нас мечтают сбросить в море, генетически ненавидят... На самом деле эта риторика нужна, чтобы не говорить о грабеже, не отдавать захваченное.
— Да, но зачем арабы держатся именно за эти места?
Израиль маленький, а арабский мир большой.
— Евреям, да и вообще горожанам, непонятно, что тут такого. Еврей думает: «Что бы я сделал на их месте? Ну, прогнали. Займусь чем-нибудь другим, пошлю детей в университет, открою магазин, сменю специальность». Что чувствует человек, прикипевший к земле, ему трудно понять. А здесь у людей вся жизнь связана с местом: я принадлежу к моей семье, к моей деревне. В другую деревню переехать — как семью сменить: абсурд. Он и воевать за Палестину не будет, только за свое село. Для людей это была катастрофа, уже три поколения прошло, а они все себя беженцами ощущают. Да и куда они поедут? Никто их не ждет. Люди сидят в секторе Газа, как в тюрьме, как сельди в бочке, без работы, без еды, и даже посмотреть на свои дома не могут — вот вам и терроризм. Ладно, поехали, на живых людей посмотрим — они сами все расскажут.
НагорьеСнова петляем по автострадам, плотно покрывающим Израиль. Он такой маленький, а народу так много, что постоянно испытываешь клаустрофобию. Куда ни поедешь — через два часа будет граница на замке, за которой враги. Городки становятся все тоскливее: безобразные бетонные коробки, никакой связи с пейзажем.
— Если муравей начнет строить, он построит муравейник. Если еврей начнет строить, он построит гетто.
— Похоже на брежневскую архитектуру.
— Конструктивизм тут популярен, как в СССР, люди подсознательно стремятся искоренить следы реального прошлого. Оно мешает официальной идеологии. По-своему Израиль — страна еще более наивная, чем Союз. Я сюда все-таки приехал из 60х, хоть и советских. Приезжаю — такой молодой, либеральный, а тут искренне восхищаются выправкой солдат или маршем, поют патриотические песни типа «Широка страна моя родная». Будто на машине времени куда-то уехал. Конечно, потом тут происходили какие-то подвижки, но, с другой стороны, мир вокруг пятится назад. Дремучий израильский подход стал господствующей парадигмой на Западе. Раньше меня здесь ужасно тошнило от всех этих проверок — в магазине, в автобусе. А теперь они по всему миру, в Америке меня заставили штаны снять при посадке в автобус. Здесь создали эту идею терроризма, сам терроризм, идею борьбы с ним. Все это такой бред, что слов нет. Борьба с автоматами Калашникова. Терроризм — это же просто орудие...
На задворках очередного городка мы плутаем вдоль бесконечного забора с колючей проволокой — это один из бесчисленных заборов, отгораживающих арабов от евреев.
Наконец посреди какой-то свалки находим ворота, за которыми израильский КПП.
— Это непопулярный выезд, только свои ездят, здесь не очень шмонают. Я тут собаку съел, — улыбается Шамир. — Я же сюда экскурсии вожу, на жизнь зарабатываю.
Молоденький суровый солдат притормаживает машину, глядит на водителя — и пропускает. Шоссе ведет в еврейское поселение на территориях. Мы проезжаем метров сто и резко сворачиваем на ведущий в горы проселок. На бетонной плите краской от руки написано: «Израильтянам въезд запрещен».
— Это арабы написали?
— Да нет, наши, конечно. Евреям запрещено ездить в Палестину. Официально — потому, что несколько человек тут убили. А на самом деле — чтобы люди не общались. Нормальный израильтянин в жизни сюда не поедет.
Проселок круто лезет в гору — закладывает уши, и распахивается удивительный вид. Под нами весь Израиль, до утонувшего в дымке моря. Легче дышать, прохладно, и нет клаустрофобии. Мы скользим по сухим палевым холмам, усеянным черными камнями и сизыми деревцами олив. Вот она, Иудея, древнее палестинское нагорье.
Въезжаем в деревню. Подсознательно я ожидаю увидеть разруху и злобную дикость — а вижу обычную сельскую жизнь: женщина в ярком платке ведет ребенка, старики сидят в чайной. Удивительно, что тесная современность совсем рядом, всего в каких-нибудь трех километрах — из деревни отлично видны бетонные израильские городки внизу. На одной из развилок на стене вижу граффити: улыбающиеся Ясир Арафат и Саддам Хусейн с винтовками — это единственный признак сопротивления. Несколько раз мы останавливаемся, Шамир по-арабски спрашивает дорогу. Нам отвечают с дружелюбным любопытством.
— Да, конечно, очень симпатичный народ, крестьянский. Очень мирный на самом деле. Это вам не чеченцы, те правда умеют воевать. А палестинцы не умеют, не воевали сотни лет — порядок был в Османской империи. Поэтому, когда приехали евреи, они оказались совершенно неспособны дать отпор. Только последние лет тридцать чуть-чуть научились за себя стоять, структуры какие-то появились. Стойкие они — это да. На самом деле единственное, чего они добились, — что в мире о них говорят. Вот я сейчас был в Кашмире, там выгнали несколько сот тысяч индуистов, но никто об этом и не говорит, и не думает...
НастяВъезжаем в красивое, добротное село Батир. Дома новые, и все равно чувствуется, что это старый мир.
— Да, Батир очень древнее село, когда-то здесь римские легионеры осадили повстанцев Бар-Кохбы — был у нас тут такой местный Басаев. На самом деле это тоже пригород Иерусалима, здесь до конечной остановки минут сорок ходьбы. Но волею судьбы получилось, что это уже — территории.
В центре деревни мы останавливаемся у большого арабского дома. В воротах нас встречает маленькая беленькая русская девушка.
— Вот Настя вам все расскажет, она местный житель, замужем тут. Только, пожалуйста, не называйте меня здесь Исраэлем, люди могут напрячься. Зовите Адамом, меня так крестили.
Анастасия Жигарева с сыном Адамом в селе БатирНастя ведет нас во внутренний дворик. Вокруг расстеленной на полу длинной скатерти сидят молодые женщины в платках, бегают дети, улыбающийся мужик с четками встает, чтобы обняться с гостями. Настя берет у одной из девушек своего восьмимесячного сына и ведет нас наверх.
— Тут четыре этажа: когда следующий сын женится, новый достраивают.
У Насти свой этаж с широкими панорамными окнами, из которых открывается вид на горы. Далеко внизу скользит нитка поезда.
— Это дорога Тель-Авив — Иерусалим. При англичанах здесь даже станция была, — объясняет Шамир.
— А где ваш муж?
— В тюрьме сидит, вам Адам не сказал разве? Уже четвертый раз.
— За что?
— Меня повидать хотел. Я в основном в Иерусалиме живу, я же медсестрой работаю в детской больнице. Ну, он приходит ко мне, а полиция его ловит. Палестинцам ведь нельзя в Израиль, но Джелал город хорошо знает — пробирается. В марте суд будет, год могут дать.
— Но вы ведь женаты?..
— Да, местный кади нас поженил, но Израиль этого не признает. Если бы я была мусульманкой — пожалуйста. А еврейка выйти замуж за мусульманина не может. Говорят: принимайте ислам. А шариат-то этого не требует: нас поженили, хоть я православная.
— Даже если бы она перешла в ислам, — говорит Шамир, — ничего бы не вышло. Закон о воссоединении семей на палестинцев не распространяется. Если палестинские и израильские арабы женятся, им не разрешается вместе жить. Этот закон был осужден ООН как расистский, но это никого не волнует. Вот я сам когда-то боролся за право советских евреев выехать в Израиль — для воссоединения с троюродной теткой. Тогда евреи всего мира требовали этого от СССР. А палестинец не то что воссоединиться — даже навестить детей в Израиле не может...
— Как же вас угораздило выйти замуж за палестинца?
— Да обычно: познакомились, влюбились. Он в Иерусалиме жил, раньше-то можно было. А предрассудков у меня никогда не было: я в больнице работаю, там арабов много — и врачей, и сестер, и детей.
— А как вас семья приняла?
— Хорошо, они очень простые люди, деревенские. У меня папа из-под Архангельска, помор — так они мне очень ту мою родню напоминают. Они меня любят, хотя я для них инопланетянка. Им неважно, кто я, Джелал женился — и хорошо. Отец Джелала меня каждый раз встречать и провожать ездит. И детей наших они очень любят. Они сейчас здесь живут, я же работаю все время.
— А Джелал что делает, когда не сидит?
— Он и столяр, и строитель, и грузовик водит, ну и крестьяне они все. И отец у него, и братья — все грамотные ребята, рукастые, что хочешь починят. Раньше в Иерусалиме работали и теперь пробираются, но ведь каждый день посадить могут.
— Они не думают, что из-за вас у них проблемы, сын в тюрьме сидит?
— Они-то не думают, да я сама переживаю. Жена-еврейка, судьба-злодейка.
Мы спускаемся вниз, Настин свекор нежно берет на руки маленького Адама, провожает нас до машины. Естественные человеческие отношения странно смотрятся в мире, поделенном на своих и врагов. Мы едем к местному источнику, который Шамир хочет нам продемонстрировать.
— Да, милые люди, — говорю я Насте в машине.
— Они вообще-то не совсем обычная семья. У них и свободы больше, и имена они странные дают — Аид, Инд, Лара, Яра. Не арабские, сами выдумывают. И еще они мяса не едят, даже на Курбан-байрам барана не режут. Женщины иногда едят, а мужчины — никогда. Сколько раз их спрашивала почему — только улыбаются.
— Может, они не мусульмане?
— Да нет, мусульмане. Это вообще уважаемая семья, дед Джелала старостой был.
— Вообще-то, если по-человечески посмотреть, — говорит Шамир, — Настя сделала прекрасный выбор: хороший парень, добрая семья, работящие люди, дом за городом. Если бы не «пятый пункт». Вот поэтому я и выступаю за создание единого государства, чтобы все были гражданами — и евреи, и палестинцы.
— Но тогда Израиль перестанет быть еврейским государством...
— Ну и что страшного? Не будет Израиль еврейским государством, а будет нормальным, обычным — и хорошо. Перестанет с соседями воевать наконец. Идея национального государства — это же старье, из девятнадцатого века, нигде почти уже нет такого.
— Но палестинцы, кажется, хотят свое государство?
— Да палестинцы требуют его от отчаяния, им не независимость нужна, а возможность жить на своей земле нормально. Да и нет ведь никакого палестинского государства, это все анекдот, словесность. Израиль не дает Палестине независимости, де-факто это все равно одна страна.
Святые местаИсточник оказывается невзрачным ручейком, бегущим из каменного домика.
— Они тут им очень гордятся, ухаживают. Деревня состоит из семи семей, человек по пятьсот, — поливают по очереди, один день в неделю. Здесь у них баклажаны знаменитые...
Источник большого впечатления не производит, но Шамир весь расплывается в улыбке, демонстрирует его с гордостью, словно мы наконец увидели что-то поистине замечательное. В его «Сосне и оливе», лучшем путеводителе по Палестине, чуть не половина книги посвящена подробному описанию источников, как будто это какие-то чудеса света.
— Да это и правда чудо. Во-первых, их мало осталось, потому что израильтяне воду всю выкачали. Но вообще вам это трудно понять. В Европе каждая речка больше, чем тут все вместе взятые; вырыл ямку — вода. А у нас вся история, вера — все связано с источниками. К ним нельзя просто так вот подъехать на машине. Нужно долго брести, чтобы глаз утомился от всех этих гор, однообразия, солнца, прожариться надо как следует — тогда обрадуешься роднику, тени от оливы, смоковнице. Эстетика Палестины, как в Японии, — скупая земля, горы, изредка маленький источник в тени. Лаконичная природа, ничего рубенсовского, жиромясого не найдете. Дорога до источника, подготовка — важнее, чем сам источник.
— Говорят, вы объехали Палестину на ослике?
— Да, поехал в Хеврон, на базар, купил серую ослицу Линду и делал вылазки по окрестным селам. Осел — гениальное животное, для лошадей тропинки тут слишком крутые. Ездил от источника к источнику, поил Линду, пил сам — везде разный вкус. Потом заезжал в села, толковал с людьми о погоде да урожае. Если человек на осле — сразу видно, что не бандит. С детьми тоже хорошо путешествовать. Посторонние тут в диковинку — обязательно позовут на чашку кофе, расскажут что-нибудь. Я расспрашивал про историю, про святые места. Сейчас поедем в Ясуф, покажу вам вали, святое место.
До Ясуфа четыре часа езды, но мы добираемся вечность: десяток блокпостов, на каждом проверка документов. Наконец в полумиле от деревни утыкаемся в насыпь, дальше ехать нельзя, только пешком.
— Официально — для обеспечения безопасности дорог, по которым ездят еврейские поселенцы, чтобы палестинцы по ним не ездили. А вообще-то просто жизнь портят.
По обе стороны дороги — горелые, вырванные с корнем оливы.
— Поселенцы вырубают рощи. Два года назад мы с друзьями-палестинцами собирали здесь оливки — на нас напали поселенцы с автоматами под прикрытием машины солдат. Пугали нас, орали, закидывали камнями, а солдаты наблюдали. Пришлось уйти, они много народу так перестреляли. Они стараются не пускать крестьян на поля: если пять лет не обрабатываешь, земля переходит государству, а оно отдает ее поселенцам. Теперь здесь у людей и работы нет, и землю почти всю отобрали.
На краю села крутой холм. Он расчесан лесенкой террас — тысячелетиями крестьянских усилий. Навстречу попадается молодой парень с хворостиной и ишаком, он поет. Весело с нами здоровается и бежит дальше вниз по склону.
— Когда стал ездить, я постепенно понял, что их жизнь притерта к этой земле. Жить по-другому здесь и нельзя, и не надо. Палестинцы разводят овец. Овцы животные благородные, их же нельзя загнать в клетки и кормить с конвейера — подохнут, надо в горах пасти. Палестинцы растят оливы — тоже много ручного труда, машиной не обработаешь. И люди заняты, живут себе, как библейские патриархи. С точки зрения капитализма это очень нерентабельно. Слава Богу, что им не дают кредитов, а то бы, наверное, тоже занялись курами и говядиной, построили бы промышленные фермы, где скотину пытают, машины бы поставили, поувольняли всех. Это ключевой израильский миф: Палестина лежала бездыханно, а мы пришли и воскресили. А палестинцы-то считают, что она и раньше была в полном порядке.
На плоской вершине гранатовая рощица, в ней маленькое квадратное здание с белым куполом. Это вали, святое место. Внутри домика пусто, в каменной нише лежат свечки.
— Старое оно?
— Лет пятьсот, но камни тут старые, тесаны четыре тысячи лет назад примерно. Местные жители считают, что это гробница святого, шейха Абу Зарада. Но они и сами не очень знают, кто такой был Абу Зарад. Потому что это неважно. Когда-то тут почитали Ваала и Астарту, потом они стали маскироваться под библейских патриархов, потом под христианских святых, теперь под мусульманских. Имена на гробнице меняются, но к ним не стоит серьезно относиться, не от могил же святость. Она изначальна, с древности. Объяснения меняются, но на самом деле источник святости — рельеф, место, где люди чувствуют близость к Господу.
Святое место в селе Ясуф — гробница шейха Абу ЗарадаЛюди в этих деревнях живут тысячи лет и ходят на эту гору, молятся. Женщины просят суженого, чтобы муж любил, чтобы роды были легкие, дети здоровые. Мужчины — урожай. В общем — благодати. Официальные религии сменяют друг друга, а люди те же. Мне вот такие вали больше нравятся, чем всякие известные гробницы. Там ведь можно только отметиться, а чтобы понять духовный поиск пророков, нужно поставить себя на их место — оказаться вот тут, на такой безымянной высоте. Просто тут, как бы это сказать, хороший прием у души.
Но скоро здесь, кстати, вышку для мобильников поставят. Уединению шейха придет конец, как и всей пасторальной Палестине.
Евреи и арабы— Вы первым высказали крамольную мысль, что палестинцы — потомки древних евреев?
— Да нет, конечно, не я первый. Доизраильские историки Палестины тоже это отлично знали. И сейчас на Западе это всем очевидно. Это чисто израильский миф: евреев прогнали римляне, а арабы-кочевники «завелись» здесь в седьмом веке. Но и здесь серьезные ученые все понимают: большинство населения никуда не уезжало. Есть же раскопки, они ясно свидетельствуют, что село не разрушалось три тысячи лет. Езжайте в Абуд, Эль-Джиб, посмотрите на древние дома, церкви — вы увидите, что жители не свалились с Луны. Люди мигрируют очень мало, мигрируют идеи, языки.
Вскоре после Христа большинство евреев стали христианами — это ведь не воспринималось как переход в какую-то другую религию. «Чистый» иудаизм сохранился только в среде ученых, священников, по большей части в диаспоре. В этих общинах, как и у христиан, было большое религиозное творчество, возникли Мишна и Талмуд, традиция углубленного изучения закона, гностической премудрости. С другой стороны, они отменили многие вещи — пасхальную жертву, храмовые обряды, священство, кстати, как и русские староверы. Так родился современный иудаизм. Наши грамотные прадеды в местечках так и считали. Для них иудейская вера начиналась не с Моисея, а именно с мудрецов, с Мишны и Талмуда. Библия для них тоже была Ветхим Заветом, предысторией, материалом для толкований. Библейские персонажи вспоминались лишь постольку, поскольку о них говорил рабби Ханина или рабби Асси.
Короче, современный иудаизм — такое же продолжение библейской религии, как христианство. Никаких специальных прав на эту традицию у него нет. Названия обманчивы. Православие даже ближе к библейскому иудаизму, чем современный иудаизм. Православная церковь устроена, как Иерусалимский храм, там есть святая святых, куда входит только священник, да и по литургии тоже... Палестинские христиане-арабы — точно такие же наследники древних евреев, как и израильтяне, даже прямее, потому что никуда не уезжали.
— Но сейчас тут большинство мусульмане.
— Да ведь и ислам не был чем-то чужим. Почему после арабского завоевания большинство так легко приняло ислам? Это хорошо описал Тойнби: Ближний Восток был периферией греко-римского мира. Арабы вернули Палестину в семитскую стихию после столетий эллинизации. Ислам воспринимался как возврат к древней семитской религии, халифат — как преемник царства Соломона. Арабский родственен арамейскому, поэтому легко прошла арабизация.
В истории Святой Земли людям часто приходилось выбирать: земля или вера. Священники обычно выбирали веру, крестьяне — землю. Но они продолжали почитать тех же святых, от Адама до Иисуса, молились на тех же гробницах, возделывали те же оливы, ухаживали за родниками.
Евреи и палестинцы — две ветви одного народа, братья. А мы воюем, «своя своих не познаша». Если есть какой-то смысл в возвращении — так это как раз слияние в один народ, чтобы вылечить нашу шизофрению...
— Вы перевели на русский Агнона, главного идеолога исхода в Святую Землю. Он все время писал, как Палестина и евреи подходят друг другу...
— Для Агнона возвращение на Святую Землю было духовным процессом, постижением себя. Знаете рабби Нахмана из Браслава? Был такой хасидский святой, он долго собирался в Палестину, все продал, приплыл, пробыл одни сутки — и поплыл обратно. Ему хватило. Поэтому религиозные евреи и не любили сионистов. Потому что произошла подмена. Мой прапрадед приехал сюда и жил спокойно, никто его не обижал, с палестинцами он не ссорился. А сионисты любят эту землю, но любовью некрофилов. Они готовы убить ее, лишь бы обладать ею. На мой взгляд, смысл исхода, возвращения на Святую Землю — это возвращение к корням, гармонизация. Агнон-то воспевал настоящую Палестину, с пастухами и баранами.
— Вы еще перевели джойсовского «Улисса» и сделали новый русский перевод «Одиссеи». Чем вас Жуковский не устраивал?
— Да Василий Андреич прекрасен, но все переводы, в отличие от оригиналов, устаревают. Мы же не можем читать Гомера так же, как двести лет назад. Было другое сознание совсем — вы вспомните хотя бы, что они тогда носили. А тем более мы не можем читать его так же после Джойса. Я переводил Гомера, опираясь на английский перевод Лоуренса Аравийского. У него совершенно другое видение «Одиссеи» — непосредственное, брутальное. Лоуренс был археологом, раскапывал города той эпохи, держал в руках их оружие, утварь, изучал дома, наносил на карту их города. Но, с другой стороны, он был авантюристом и воином — жил среди бедуинов, походной жизнью, охотился на вепря, ходил под парусом, гнул луки, ткал ткань, строил лодки, убивал людей в бою. Жизнь Одиссея была ему гораздо понятнее, он перевел ее на наш язык — без гекзаметра и постоянных эпитетов...
ГазаМы спускаемся в Израиль, подъезжаем к блокпосту.
— Если что — мы ездили в еврейское поселение, а то пять тысяч долларов штрафа.
— Почему снова началась война?
— Ну, Израиль торопился выпить свой стакан крови до закрытия заведения — пока Обама не пришел. Кто знает, когда в следующий раз придется. Но ничего особенного в этой войне нет: Израиль бомбит Газу уже не знаю сколько лет. Это уникальный эксперимент: до чего можно довести мирный крестьянский народ, если его посадить в концлагерь и десятилетиями мучить. Знаете, что такое Газа? Это ГУЛАГ. Плотность населения там в десять раз больше, чем в Израиле, полтора миллиона человек на крохотном пятачке. Воевать с ними — одно удовольствие: летаешь над лагерем да бомбишь.
— Но там террористы?
— Ну да, когда ХАМАС своими самодельными шутихами обстреливает Ашкелон и убивает четырех человек — это терроризм. А когда Израиль бомбит Газу и убивает тысячу, в том числе четыреста детей, — это борьба с терроризмом. Первым делом разбомбили школу местных гаишников, у которых был выпускной, сразу убили полтораста человек, объявили боевиками...
— ХАМАС обстреливал мирные города, сам нарушил перемирие.
— Да и Израиль точно так же нарушал, тоннель там разбомбил. Его все время нарушают, не в этом дело. Вы спросите лучше, почему они стреляют? Чего хотят-то? Евреев в море сбросить? Хотят, чтобы блокаду сняли. «Перестаньте душить — не будем стрелять», — сто раз это заявляли. Но блокаду держали, чтобы свергнуть ХАМАС, — считали, что палестинцы поголодают-поголодают и одумаются. Такое вот идиотское предположение. Конечно, популярность ХАМАС только выросла.
— Но если снять блокаду, ХАМАС закупит оружие.
— А почему вас не пугает, что Израиль закупает оружие? ХАМАС — законное правительство Палестины, больше вам скажу: единственное демократически избранное правительство в арабском мире.
— ХАМАС хочет уничтожить Израиль.
— А Израиль хочет уничтожить ХАМАС. Это вас смущает? Над Израилем — что, нависла угроза уничтожения? Знаете, все эти разговоры сводятся к тому, что евреи правы потому, что они евреи, а арабы неправы потому, что они арабы. Даже если их убито в сто раз больше. Жизнь еврея и палестинца равнять нельзя. Понимаете, в основе еврейского сознания лежит глубокое сомнение в равенстве еврея и нееврея. Хороший еврей хорошо относится к животным и гоям — но есть же граница. Крестьянин любит барашка, но к празднику зарежет. Вас же не мучит совесть, если вы кошку с дивана согнали. Вот и евреи спокойно относятся: понадобилось место — палестинцам пришлось уйти, что поделаешь.
Вообще причина в том, что евреи воспринимают себя как жертву. Это основа национального самосознания. И оказавшись с новыми соседями, они тут же воспроизвели привычные отношения — только в роли мучителей. Такая месть не по адресу. А жертве все можно, что ни сделаешь — все защита. Но, знаете, можно ведь победить это в себе, отказаться от мелкого племенного эгоизма. Я это называю: «убить в себе еврея». Мне кажется, каждый должен это сделать.
Я знаю, что израильские левые не очень любят Шамира. Он хулиган, трикстер, провокатор, пишет в газету «Завтра». Он обожает ломать стереотипы, выворачивать наизнанку, смотреть на вещи с других ракурсов. Ему скучно стоять на месте. Недаром он перевел Лоуренса Аравийского — Шамир и сам авантюрист и гедонист, ему интересно жить, воевать, путешествовать, заниматься политикой. Он похож на еврея-революционера 20х годов — из тех, что делали революции из интереса.
Власти Израиля его очень не любят. Через день после нашей прогулки фотокор «РР» Юрий Козырев обратился в правительственное бюро по связям с прессой за аккредитацией в сектор Газа. Директор бюро Дани Симан ответил, что, по их сведениям, Козырев встречался с «врагом народа Исраэлем Шамиром» и никаких аккредитаций в Израиле никогда больше не получит. В Газе мы собирались поговорить с палестинскими правозащитниками, тоже имеющими критический взгляд на свое общество. Но израильские власти оставили Шамира без оппонентов.
Шура Буртин
При участии Юрия Козырева
Источник: rusrep.ru - http://www.rusrep.ru/2009/12/israel_shamir/
источник - http://worldcrisis.ru/crisis/754564
katehonВ США недоедает каждый восьмой
Забавно. Как у нас наверное.
CORBIS/FOTOSA Согласно исследованию, проведенному Feeding America, благотворительной организацией, занимающейся помощью голодающим американцам, в течение прошлого года к ней обращались 37 миллионов жителей страны, в том числе 14 млн детей и 3 млн пожилых жителей. По сравнению с исследованием четырехлетней давности рост числа недоедающих американцев составил 46%. Из них 70% семейств находятся за чертой бедности, а средний доход недоедающих американцев составляет 940 долл. в месяц. При этом в 36% обращавшихся за помощью домохозяйств работает как минимум один совершеннолетний член семьи. 10% семей бездомные. Среди домохозяйств — участников программ Feeding America 41% используют и продовольственные карточки, их число возросло по сравнению с 2006 годом на 64%. В текущем году снижения числа получателей продовольственных талонов также не наблюдается. По предварительным данным, поступающим из регионов США, после незначительного январского снижения (впервые за три года) в феврале и марте рост числа американцев, участвующих в программе по предоставлению продовольственных талонов, продолжился. Причем все чаще продовольственными талонами пользуются представители среднего класса.
- 5 комментариев
katehonОпиумная война Обамы (LPAC-TV, 31 марта 2010 г.)
- 1 комментарий
